роман

Ботичелли и Тициан - все возрождение любило женские образы - я могу вспомнить хотя бы "Рождение Венеры" - монах Сандро списал ее с куртизанки, в которую был тайно влюблен - это и есть высшая красота, на мой взгляд - то, как они пропускают эту первичную сырую красоту через себя, в муках совести и любви рождая настоящий шедевр! Да, женская краса проходит огранку в сознании художника - и на картинах они застывают, подобно лучшим из цветов - и приобретают бессмертие! И созерцать эти немые неподвижные слепки - не это ли высшая благоденствие для человеческого существа - ибо это значит приобщиться, испить эту красоту до дна - как высушенное насекомое, она триста лет сохраняется в этом полотне, раз за разом доказывая - истинная женская краса бессмертна.

Мне так казалось до той поры, пока я не встретил ее - ту, что сидит сейчас напротив и молчит, словно ей нечего сказать. А это не так - она не раз со мной говорила, и иногда ее речь становилась на диво разумной - слишком разумной, на мой взгляд, потому что из этих речей да некой подспудной жутковатой неги, что от нее исходила, и родилось во мне это чувство, что вытеснило все остальное, перевернуло всю жизнь, поставила ее с ног на голову (или с головы на ноги).

Так или иначе, но я точно знаю, что люблю ее - пусть она не хочет со мной это обсуждать. Длинный стол, занимающий почти всю комнату, придает излишнего аристократизма - но это аристократизм плебса - слишком мала комнатушка, к тому же остальная обстановка откровенно бедная - сейчас это убожество скрывается в тени, лишь мерцающий нервный свет толстых свечей на столе разгоняет полумрак.

Свечи - это же романтика - а она не захотела со мной танцевать. Она на что-то обижена - я никогда не понимал, что хотят женщины - придти ко мне, впервые, между прочим, только для того, чтобы сидеть и молчать! Иногда она меня просто бесит - иногда...

Длинный стол заставлен изысканными яствами с наклейками ближайшего супермаркета - мечта яппи - слишком много еды для двоих, а в итоге мы даже не притронулись к ней. Все из-за нее - женщины обладают редкой способностью все портить! Свет трепещет, словно сгорающий заживо мотылек и жутковатые тени заполошно скачут по стенкам - тут полно фотографий, много-много лиц - и почти совсем нет ее фото. Одно или два - и я на них не смотрю - мне они не интересны - то, что на фотографии не имеет ничего общего с реальностью, что находится у меня в голове - моя Галатея, ты поселилась там уже давно, первая, единственная и настоящая. Теперь -совсем идеальная.

No more champagne... no more champagne... mo more champagne...

Моя любовь сидит напротив, а справа от нее, на потертом диванчике, сидит ее резиновая копия - ничуть, впрочем, не менее идеальная - надувная кукла с подведенными ее тушью глазами. У куклы ее волосы - белокурый выцветший локон, губы накрашены ее помадой и она наряжена в бальное платье, и я уверяю вас - под ним самое лучшее белье - а на коротких надувных обрубках выведены отпечатки ее пальцев. Она так смеялась, увидев своего двойника - резко и хрипловато, у нее низкий резковатый голос.

Я внимательно смотрю ей в глаза и все жду, что она что-нибудь скажет. Но нет, из принципа она молчит. А в ее глазах я теперь вижу себя. Говорят, что я красивый. Можно смотреться в ее глаза бесконечно - глаза, ведь они же - зеркало души?

Та девочка, наверное, забыла. Она выросла и изменилась, стала толстой и неопрятной, стала искать своего принца на белом коне и не нашла, а, может быть, нашла и сейчас у нее трое детей - какая разница? Может быть, теперь она умерла - все бывает. Это совсем не важно, потому что важен лишь миг ее бессмертия там, на залитом солнцем песчаном пляже - она же осталась в моей памяти именно тогда, не так ли? Она была измазана в зеленке - какие то болячки, диатез, а может быть, оспа или что-то еще из сокрушительных для взрослого детских болезней. Из-за этого она напоминала чучело, но между тем хорошо строила замки и была потому привлекательна.

Как-то раз мой отец, человек практичный и немногословный, на вопрос недавнего знакомого, с кем это я провожу время на пляже, пренебрежительно ответил:

-Да с девчонкой больной связался...

Меня охватил гнев - бессильная детская злость - моего друга унизили, смешали с грязью - с песком, из которого строят замки-смертники. Я сжал кулачки и возмущенно закричал, не обращая внимания на знакомого:

-Он не девчонка! Она ДЕВОЧКА!

Но взрослые лишь засмеялись - такие улыбки взрослых. Мой отец ничего не ответил, но как-то так получилось, что мы больше не ходили на тот пляж, и, наверное, моя маленькая подружка в одиночестве строила свои замки.

Так получилось - кого мне винить в тот жаркий южный август?

Так получилось, что я больше не общался с женщинами последующие двадцать пять лет.

Я был любимым ребенком своих родителей - их единственным сыном. Моя мать, из породы наседок, накрывала меня серым крылом своей шали, спасая от жизненных бед и невзгод, мой отец, работающий заместителем директора крупного столичного магазина, обеспечивал меня всем, что я пожелаю. Я любил играть в солдатиков - у меня была целая коллекция - оловянные, пластиковые, они стояли стройными рядами, а я залегал за бруствером валика от дивана и отстреливался - игрушечные пистолетики, игрушечные пластиковые пульки - мне нравилось убивать солдатиков по одному, долго выцеливая и каждый раз стремясь, чтобы он упал поэффектнее. Но потом мне надоедало стрелять, и я, взяв в зубы десантный ножик, самолично выточенный мною из дерева, полз под виртуальным огнем к этим крошечным фигуркам, и кромсал их направо и налево - близкий контакт позволял им отлетать особенно красиво.

Как-то раз, возвращаясь из школы, я чуть отклонился от обычного своего курса, чтобы посмотреть на железнодорожные пути, что проходили совсем неподалеку. Я как раз посмотрел по телевизору фильм "сталкер" и представлял себе зону - место заброшенное и полное ржавой искореженной смерти - лучшего варианта, чем эти пути, и найти-то трудно!

Помню, у меня очень болело плечо - старшие товарищи в том году развлекались ударами по бицепсам - самое, можно сказать, ударное место среднего школьника. И я все осторожно щупал его через тонкую ткань куртки. По путям скитались бродячие собаки - облезлые беспородные Кабыздохи с оранжевыми пустыми глазами. Их зрачки были круглыми и большими, а из пастей вечно сочилась нечистая слюна.

Я совсем не слышал эту электричку - она вылетела внезапно, словно тяжелый состав специально караулил за поворотом - эдакая зеленая супергусеница, дающая четвероногой Алисе последний и окончательный совет. Гудок включился слишком поздно - от рева я отступил на несколько шагов, и тут поезд промчался мимо - горячий и пахнущий озоном, и гудок ревел не переставая, как впавшее в бешенство животное.

Только теперь я заметил, что одна собака не успела уйти - может быть, она была больна, может быть, стара - какая разница, потому что теперь она умерла и ее разрезало на две части острыми стальными колесами. Передняя половина - голова и две лапы - остались на моей стороне, а ее заднюю часть, с кишками и гениталиями, отшвырнуло куда- то на ту сторону путей. Я так и не узнал, кобель это был или сучка.

Внутри все было красное и, всмотревшись в это чисто срезанное месиво, я отвернулся и меня вырвало на мешок с моей сменной обувью. А потом я все равно посмотрел - любопытство было слишком сильно - ее глаза, желтые бессмысленные глаза так и не изменились. Это меня заворожило - точно такие же глаза, хотя у животного нет задней половины туловища. Просто глаз, да, желтая радужка, черный остекленевший зрачок - просто оптический прибор. Разве нет?

С тех пор я перестал есть красную рыбу и не ем ее до сих пор.

Довольно скоро я понял, что девичья половина класса является если не врагами, то, во всяком случае, оппозицией - они сидели только вместе, держась среди мальчишек наподобие угнетаемой диаспоры - словно они все были неграми. Хотя я знал, что это не так - но все равно - их полагалось не замечать, а при случае дергать за косички. Как-то раз я чересчур увлекся и вместо косички ухватил бретельку школьного фартука у очередной одноклассницы - она дразнилась, я дернул и тут понял, что бретелька отделилась и осталась у меня в руках. О, ужас - непростительный проступок, переход на новый уровень - я совершил святотатство, не так ли? Ведь заходить далее косичек было запрещено негласным школьным табу!

-Дурак! - закричала жертва моей террористической акции и выдрала бретельку у меня из рук, - ты что сделал, дурак!!!

Да, настоящий неприятель - почему же мне было особенно мерзко, если очередной мой остракизм происходил на глазах у девочек? Это словно было двойное поражение - от хулиганья, и еще я показывал слабость перед Ними. Да, перед ними - инопланетянами в школьной форме. Я назвал их угнетенной расой? Нет, мне скорее они казались доминирующим видом - полные холодной самонадеянности - мрачная раса с потаенными ритуалами.

Когда много лет спустя я прочитал книжку Отто Веннингера, то поразился совпадениям в его и моих выводах - а если нас таких двое, то, значит, есть и еще больше - значит что то в этом есть, ни так ли? Нет, я не пытаюсь оправдываться - зачем - если в этом что-то есть?

В четырнадцатилетнем возрасте я подслушал разговор моей матери и ее близкой подруги, у которой был сын одних со мной лет. Подруга жаловалась на то, что сынок здорово увлекся девушкой старше его - и днями не бывает дома. "А ваш-то как?" с намеком спросила эта тетенька, на что моя мать ответила спокойно, и опять же с затаенной гордостью: "Ну, моему-то еще рано общаться с девочками". И улыбнулась, гордая за своего золотого ребенка.

Я тоже улыбнулся - я ощущал презрение к тому неизвестному парнишке, который окунулся с головой в межполовые отношения - не устоял, слабак - и гордость за себя. Да, это была правильная фраза "мне еще рано". Да, нет сомнений, мне еще рано.

Нет, не скажу, что я очень боялся женщин - я просто не понимал, как с ними можно общаться. Они так и остались другой расой - я крупнее и сильнее большинства их них, но, боже мой - сколько тьмы прячется в их голове! Я избегал оставаться с ними наедине - как-то раз так получилось, что я пришел раньше других своих сокурсников и остался наедине с четырьмя девушками. Только что они весело щебетали, но стоило мне зайти в маленькую аудиторию, как замолкли и начали на меня настороженно коситься. Да, конечно, я же был чужак, разве нет?

Чужой! Чужой, при котором нельзя говорить о своем - я глядел на них даже с некоторым вызовом. Мне хотелось спросить - "что за тайны у вас?" "О чем вы говорите на своем полнящемся намеками птичьем языке?" "Что не должен знать я?" Но я молчал - крикнуть такое было бы безумием - и тут вошел первый сокурсник и обстановка мигом разрядилась - они заулыбались, начали здороваться - словно бы он мог защитить их от… от меня?

Нет, я не боялся их. Они были красивыми, как цветы на газоне, и такими же легковесными - они меня влекли, это факт. Ночами я просматривал эротические программы по телевизору и чувствовал, как что-то внутри меня разбухает, что-то распирает внутренности, странное и непонятное чувство - эти обнаженные девушки, они были похожа на кукол! Я не мог поверить, что мои скрытные сокурсницы могут быть такими же.

Но… они могут, так ведь? Они такие же и были?

Дело в том, что они были чужими - но недоступными чужими - на них можно было смотреть, но нельзя касаться. С ними совершенно невозможно было разговаривать - их мозг был странно устроен и, что бы я не говорил, они лишь смотрели на меня с удивлением… и, пожалуй, с испугом. Меня бесил этот их испуг - чего им бояться, чего? С другими- то они щебечут, как соловьи - такие красивые птички!

Они очень странно реагировали - их реакция была адекватна только на ранее сформированный и запомненный текст. То есть, это был шаблон, который повсеместно присутствовал в тысячах пошлейших мелодрам, что изливало наше ТВ. К концу института я это понял - если все говорить правильно, то женщины начинают реагировать, словно правильные слова включают в них некую запрограммированную ранее реакцию.

Если продолжать гнуть выбранную линию, то, по всей видимости, можно было довести их реакцию до конца - то есть до соития, разве нет? Господи, я неожиданно понял, что действительно могу сделать это - несколько экспериментов только подтвердили эту мою теорию. Если ты улыбался, если говорил благоглупости, если много шутил, женщины на глазах расслаблялись - и у них включалась совсем другая программа: они становились жеманными, каждое слово - намек, они много смеялись над несмешными для меня шутками. Они они словно сами навязывались мне - и каждое мое правильное слово было грузиком на весах их желания!

О, ужас, на мой набор правильных слов они всегда реагировали одинаково! Словно каждая из них была клоном предыдущей - мне даже стал мерещиться некий единый сверхразум, что управляет этими бесчисленными выпуклыми, привлекательными телами.

Чем дальше я с ними общался, тем больше и больше стал понимать, насколько они легковесны - боже мой, это ведь существа без морали - у них все было просто, слишком быстро и просто! Они как воздушный шарик! Так легко сломить их сопротивление - они же ведь ничего не ценят! Когда я стоял и смотрел, как стайка девушек идет мимо, щебеча о своих не имеющих ни малейшего значения проблемках, я всегда удивлялся - как можно быть такими… такими неизысканными? Жеманная оболочка, а внутри пустота - и они смеются и щебечут, и они могут дать любому, кто приложит небольшое усилие - они для этого созданы и они этим живут!

Я неожиданно понял, что мне, видимо, все еще рано - иногда мне казалось, что мир сходит с ума - я стоял на улице и смотрел на поток людей, что вольготно тек мимо, и думал: "Неужели они все? Неужели они все такие? Все эти - молодые и старые, они ведут себя так, они думают так - их трахают раз за разом, - и им это нравится? Они включаются, и все идет по накатанной".

Мне было противно: я осознал, что не хочу поступать так же - больше того, с его момента занятие сексом для меня символ падения - это значит, что включился в их игру. А я не хотел! Нет, не так! Не хотел снова и снова исполнять эти утомительные ритуалы птичьего брачного танца! Нет, подумалось мне, если уж ты дожил до двадцати таким, каким ты есть сейчас - оставаться же собой и дальше? Не касаясь их - потому что это не для тебя. Я больше не хотел играть с оболочками, которые отвечают одно и то же, вообще не хотел иметь с ними дело. Их легкость раздражала, очень раздражала - я знал, что идиоты, которые отдались этой глупой игре полностью и бесповоротно, всегда остаются не у дел - слишком легкие, их жены всегда изменяли им - просто потому, что кто-то другой оперативно включил им программу. Ведь они именно так и действуют - остаются, пока еще крутятся последние байты старой программы!

Я, впрочем, не только говорил - я еще и слушал - много ночей провел я на разных тематических сайтах, подслушивая их разговоры - да, я всегда влезал под женским никнеймом и они принимали меня за своего - ведь они не могли разглядеть меня под этой овечьей шкурой. О да, я знаю, что нас таких много и, наверняка, среди тех Эльвир, Элеанор и Эвелин были волосатые работники и плешивые клерки - может быть, почти все они были такими, с легкостью маскируясь под женскую личину - ибо это просто, простой набор фраз - но какая то часть - маленький процент - были настоящими, настоящими представителями запрограммированной расы, что так трудно назвать людской! И я слушал - слушал их разговоры - боже мой, как это было иногда омерзительно - нет морали, совсем нет никакой морали - иногда кажется, что нет ничего, лишь первичные реакции - желтая радужка, крупный зрачок сокращается, если падает на него солнечный свет, он расширяется во тьме.

Так эти, прозванные каким то циником "слабым полом" тянулись к солнцу, колосились на газоне своей жизни - распускались и вяли - их можно нюхать, на них можно смотреть - но скажите мне, разве кто-то будет разговаривать с цветами? О чем можно говорить с цветами? О красоте? Полноте - с тем же успехом можно беседовать о красоте с навозной лепешкой - красота, которая не понимает, что такое красота, так же бессмысленна, как смерть жабы под колесом автомобиля. Жаба не знает, что она уродлива, и она не знает, что умирает - бессмысленно разговаривать с жабой о вечности.

И я понимал, что надо ценить момент - они всегда улыбались мне, если я говорил им комплименты, если я действовал правильно, но стоило мне отойти чуть-чуть в сторону от наезженной колеи - и они тут же начинали смотреть на меня сверху вниз. Я почему-то казался им наивным и неискушенным - словно они в чем-то превосходили меня - только в том, что я не опускаюсь до той растительной жизни, что они вели? Снисхождение - ха, если бы они знали какое Я испытываю снисхождение… переходящее, видимо, в презрение. Ты можешь любить цветы, но ты вовсе не обязан уважать их.

Иногда мне казалось, что не люблю и не уважаю.

Это был замкнутый круг - меня тянуло к тому, что я так презираю, но если я делал попытки сблизиться, женщины оборачивались ко мне иной своей стороной - и я видел, что внутри у них пусто. Пустые-пустые-пустые!

Говорят, что шизофрения начинает развиваться с двадцати пяти годов. Впрочем, в моем-то случае все было иначе - именно в двадцать пять я нашел выход.

Как-то раз я возвращался от приятеля по работе (там был он, и его жена и подруга жены - последняя посматривала на меня, а я подогревал ее интерес меткими шутками, не в силах отделаться от ощущения, что пинаю набитый фекалиями презерватив - на оном нарисована широкая улыбка, но если его пнуть слишком сильно, то он лопнет с известными последствиями. Суть игры в том, чтобы не доводить).

Была почти полночь, и узкая подворотня сталинского дома освещалась единственной спрятанной под потолком еще в тридцатые лампочкой. Эта девушка шла мне навстречу - вернее, она уже углубилась в подворотню в тот момент, когда я свернул на нее с пустынного проспекта.

Она остановилась - темноволосая, с короткой стрижкой - довольно миленькая, хотя тонкие и острые черты лица говорили о стервозном характере. У нее были полные губы и она наверняка любила широко улыбаться. Вот только сейчас она не улыбалась - а смотрела на меня… смотрела знакомо - как давешние сокурсницы - с подозрением и даже испугом. О да, она боялась! Несомненно боялась и всем сердцем надеялась, что я пройду мимо, даже не обернувшись.

Но я остановился. Встал рядом с ней. Она замерла, и даже слегка попятилась от меня - я же делал неправильное, очень неправильное - я обратил на нее внимание в месте, где не должен был обращать. Но вот что забавно, в ЭТОМ месте можно было вести себя неправильно!

Я стоял и смотрел на нее - стервозное личико неожиданно словно окаменело - эмоции пропадали с него, сменяясь одним-единственным, но всепоглощающим чувством - она боялась. Она не знала, что от меня ожидать - я ведь не говорил ни слова, я словно нырял в океан неправильности! Я знал, что эта девушка любила солнце, море, цветы и секс - они все это любят - еще она любила смеяться, и когда смешат ее - то же самое.

Но самое главное, что сейчас она не хотела смеяться, ей не хотелось ни солнца, ни моря, ни мужских объятий - а хотелось одного - бежать-бежать-бежать! Спасать свою жизнь и единственная эта потребность так расцветила ее, что я поразился этой моментальной перемене - она была прекрасна в этот момент! Прекрасная незнакомка - я ее почти обожал, когда ее глаза были широко раскрыты и в них переливался страх - единственная настоящая их эмоция. По настоящему доступная им - одна-единственная, что может возникнуть в их пустой оболочке!

Она словно стала... настоящей? Да, настоящей - реальной. Она боялась, так же как мог бы бояться я. И от того была восхитительна.

Минуты через две я оторвал взгляд от ее глаз и пошел себе дальше - я был переполнен эмоциями - нет сомнений, я только что нашел некий контакт с этим странным народом. Некое связующее звено и…

-Эй! - крикнула она, и я обернулся, - тебя как зовут?

Господи, она что, считает, что я таким образом пытался с ней познакомиться? Она… снова?

-Может, хочешь встретиться? - снова спросила она, - я люблю… необычных мужчин.

Меня всего передернуло - гадость, ну и гадость! Что бы с ними не случилось, у них всего лишь одна работоспособная программа - всегда и везде. И лишь только страх, животный их ужас способен на время перебить этот сокрушительный инстинкт.

Девица больше не кричала - обернувшись у самого подъезда, я увидел, как она поворачивает за угол - на очередном девичнике будет рассказывать о таинственном незнакомце - я был уверен.

А еще я знал одно - мне очень понравился момент, когда страх смыл с ее лица всю косметику похоти, обнажив скорчившуюся, трепещущую суть. Да, теперь я понимал, почему великие художники всегда старались запечатлеть их неподвижными - отлив в глянец масляных красок.

Мне и самому хотелось сделать так, чтобы тот момент ее ужаса никогда не кончался.

Я стою у зеркала в мамином свадебном платье и длиннющей фате - тридцатилетняя девочка с намечающимися морщинами. Белое мне к лицу, хотя фасон старомодный - впрочем, я и сама безнадежно устарела и пахну нафталином. Мне не скучно и не стыдно часами разглядывать себя - это мое любимое занятие, когда никого нет дома. Было время, когда я мечтала, что пройдусь в таком же под вальс Мендельсона - я выделывала у зеркала немыслимые па, представляя, как кружусь в вальсе с женихом, а иногда замирала, любуясь изгибом своей шеи и тонкой талией с расходящимися от нее фалдами невесомых кружев - я кокетничала со своим отражением, меняя выражение лица, прикрывалась фатой, краснела, делала реверансы в стороны невидимых гостей - наверное, это комично смотрелось со стороны. Мои причуды всегда казались нелепыми тем, кто знал меня близко, поэтому я позволяла себе подобную роскошь только наедине с собой... Радовалась моменту, мечтала - и мое отражение мечтало вместе со мной.

А я не могу позволить себе роскошь казаться жалкой. Я - преуспеваю в работе, хотя никто не догадывается, что "горю" на ней я в надежде, что когда-нибудь сердце не выдержит - дохожу до последнего предела усталости, до последней точки - потому что ненавижу себя. Я - ходячий калькулятор и машинка для зарабатывания денег, которые, впрочем, не трачу на себя, постоянно мучаясь мыслью, что недостойна вещей, которые можно приобрести на эти деньги. Я - сама общительность, и четко знаю, кому, что и как нужно сказать, чтобы войти в фавориты - но не получаю от такого общения ничего, кроме чувства омерзения. Я научилась лгать окружающим, что мне хорошо и научилась подавлять собеседников в спорах о том, как следует жить, железной логикой и неоспоримыми доводами, в которые сама не верю. Я убедила их в том, что моя жизнь - мой выбор, назвав банальную женскую неустроенность "альтернативным образом жизни".

... Семья... Моя ли это семья? Мама и брат - иногда они кажутся мне совсем чужими и я размышляю о том, как сложилась бы моя жизнь, родись я в другой семье. Я по-своему люблю их - но это чувство сродни той привязанности, что иногда испытывают заложники по отношению к своим похитителям. Отчего-то они оба уверены, что вовсе необязательно уважать тех, кто разделяет с тобой место под крышей - и щедры на взаимные оскорбления. Каждый раз, когда между ними разгорается скандал, мне хочется убежать из дома куда глаза глядят. Брату ничего не стоит избить мать, щедро наградив ее нелестными эпитетами, и если я спешу вмешаться в этот конфликт, рискую получить свою порцию побоев и оскорблений. Его друзья оккупировали дом - часто они пьянствуют в нашей малогабаритной квартире сутками - в такие дни жилище погружается в густой сигаретный дым и наполняется тупым хохотом и нечленораздельными воплями. И перед ними - перед этими свиноподобными созданиями - брат считает возможным унижать меня! Он говорит нарочно громко про меня гадости, причем старается давить на больное, нарочно выбирая те фразы, которыми нередко внутренне я бичую себя сама - и никогда не препятствует, если кому-то из хорошо подвыпивших его друзей взбредет в голову меня облапать - на глазах у прочих дегенератов, чтобы вызвать их жуткий смех. У меня нет своей комнаты; в такие дни мне кажется, что везде живет только он, и чувствую себя беспомощной и незначительной - вынуждена молчать и подчиняться, замалчивать обиды, терпеть издевательства - только потому что он сильнее, и потому что мать вряд ли меня поддержит - она боится его не меньше моего.

Мать... Можно ли ей было иметь детей? Она всегда смотрела на мир как-то странно, боясь жизни - и пугая ею всех окружающих. Она убедила себя, что стоит выше того, чего из страха так и не впустила в свою жизнь, и принялась заменять в речи слово "боюсь" на "стыдно, недостойно". Так, я с детства слышала, что стыдно, недостойно девушки выражать молодым людям свою любовь - те должны падать ниц и пресмыкаться, но стоит им только понять, что девушка испытывает ответные чувства - они якобы тут же испытывают разочарование от такой быстрой победы. И сама она поступала согласно этому учению...с собственным мужем. Будучи ребенком, я не раз замечала, как мой ласковый папа норовил обнять ее за талию, когда она суетилась у плиты или разбудить ее поцелуем от дневной дремы... И всегда я слышала шипение, и приглушенное: "Тише... дети увидят - позор какой!"

Уже тогда я осознала, что у взрослых людей не принято дотрагиваться друг до друга - стыдно, даже если даже если это близкий тебе человек.

А позже отец ушел из семьи - сейчас его ласкает другая женщина, а я вместо сочувствия по отношению к матери испытываю безумное сожаление о том, что родилась у нее, а не у той, что может любить и не стесняться этого чувства. И немного скучаю по нему.

Она будто бы не понимала, что жестоко не сказать правду о мире, наблюдая, как собственный ребенок вынужден постигать ее, набивая шишки. Впрочем, знала ли она ее сама?

Знала ли она, что люди имеют иногда более веские основания для брака, чем "скромность", которую она прославляла в отце? Она и меня воспитывала так же: выходи замуж за того, кто не сделает тебе гнусных предложений до брака. О прочих критериях в выборе жениха она умалчивала, обозначив этот сомнительный всеобъемлющим словом "порядочность".

Так я поняла, что сексом до брака занимаются только непорядочные. И еще - что подобные предложения говорят о "неуважении" молодого человека к девушке - раз тебе это предложили, значит ты как-то неправильно себя повела. И я бичевала-бичевала-бичевала себя за каждый подобный эпизод - мне было бесконечно стыдно за любое неосторожное действие, за любое нескромное слово молодых людей, которым я симпатизировала.

Так она воспитывала меня для жизни - садизм или глупость? Кроме того, разговоры "об этом" всегда столь стыдливо заминались, что я вошла в отрочество со стойким убеждением, что секс - это что-то грязное, чем люди "порядочные" занимаются лишь для продолжения рода. Надо сказать, такому взгляду способствовал рано развившееся во мне эстетское чувство - мне всегда казалось дикой ошибкой природы то, что люди размножаются столь нелепым способом. И все, о ком я знала наверняка, что они "делают это", стали восприниматься мною как люди падшие: а таковых с каждым годом прибавлялось и прибавлялось в моем окружении.

Хорошо помню день, когда моя лучшая подруга пришла ко мне в слезах - она только что рассталась со своим первым и единственным парнем. Это был размеренный, ничем не примечательный серый вечер - в нем не было ничего хорошего, но и решительно ничего плохого. Ничто не предвещало, что он обернется для меня презабавнейшим шоу - и я открою в себе способность радоваться тому, чему стыдно радоваться.

Меня будоражила эта смесь чувств - любопытство, томление, романтическая горячка от переживаемых в фантазиях эмоций - вместе со стыдом, с ненавистью к себе и постоянным ощущением своей виновности. Я смутно предчувствовала, что победить должно то, что я всегда от себя гнала - но такая победа к определенному возрасту стала казаться мне сродни смерти. Я боялась близости - и хотела ее, а в своих самых смелых фантазиях грезила об изнасиловании - о да, мне хотелось, чтобы меня не спрашивали, а просто прижали к сырой холодной стенке в какой-нибудь грязной подворотне - кто знает, может быть, после этого мои нынешние внутренние мучения показались бы мне незначительными? Я слышала, что обычно происходит именно то, чего боишься. но со мной этого не происходило - и я с насмешкой констатировала, что не привлекаю даже насильников.

Но не только физическое меня манило. Я не могла не замечать, как светятся глаза моих пока еще счастливых в любви подруг - и мне хотелось испробовать - хотя бы разок - как это? Как это - чувствовать свою руку в чьей-то ладони, шагая по мостовой - и болтать ни о чем, и заливаться смехом, и сметь остановиться на углу - и запустить руку в чью-то густую шевелюру - и коснуться губами губ? Как это - устраивать молчаливые дуэли взглядов - когда еще совсем не знаешь человека, когда все только начинается - и одерживать победы в этих дуэлях? Как понимать друг друга с полуслова, как угадывать значение каждого жеста, каждого взгляда того, кто рядом?

Но мама учила, что мужчины несут в себе только угрозу, а интуитивно угадываемое мною удовольствие - нарочно или нет - она называла развратом.

В компаниях, в которых мне доводилось бывать, часто звучали пренебрежительные фразы о таких, как я. Быть девственной считалось позорным - и я научилась делать вид, что такие разговоры не относятся ко мне, но, очевидно, переигрывала в стремлении доказать свою раскованность: я играла с огнем, но каждый раз что-то спасало меня. Я дралась, убегала, звала на помощь знакомых, что находились по близости - и мне удавалось высвободится, убежать, поднять переполох - и выставить очередного "непорядочного" идиотом. Со временем я стала относиться к мужчинам как к врагам - они не понимали меня - они видели оболочку и не хотели заглянуть внутрь. А мне так хотелось, чтобы все мои внутренние страхи были поняты без слов, чтобы кто-то помог мне, протянул руку - не заставляя меня исповедоваться.

...Знала ли мама, что все люди неидеальны, когда настраивала меня на появление принца на белом коне - и без изъянов? Когда сказки кончились и рядом со мной стали появляться люди с их плюсами и минусами, живые люди из плоти и крови со своими недостатками - она всегда старалась притянуть их к своему идеалу, и подолгу говорила со мной на тему: "он тебе не подходит". Мне не подходили решительно все - при том, что с другой стороны, она вовсе не культивировала во мне принцессу - более того, щедро одаряла меня комплиментами из разряда "посторонние постесняются сказать, слушай мать".

Так я поняла, что некрасива, а тем, что позволяю быть рядом с собою ТАКИМ ЛЮДЯМ, подаю себя в еще более невыгодном свете в глазах окружающих. Значит, лучше быть одной, пока не найду того, кто понравится маме - иначе она просто съест меня заживо, апеллируя к тому, что мне должно быть стыдно общаться с тем, с кем общаюсь.

Стыдно... почему-то это слово постоянно всплывает и начинает болезненно пульсировать в сознании каждый раз, когда я думаю о матери. С ней рядом я постоянно чувствую себя несовершенством, мне постоянно стыдно - за то, за что не должно быть, за то, за что никогда не пришло бы в голову испытывать стыд моим сверстницам. Я понимаю, как это глупо - осознавать, что она мне лжет и быть столь зависимой от ее слова - но ничего не могу поделать. Лишь иногда, чтобы хоть как-то жить, я убеждаю себя, что она делает это неумышленно, что она сама НЕ ЗНАЕТ этой жизни.

Я всегда росла впечатлительным ребенком - чересчур, чтобы выстоять под натиском ее установок. Впрочем, жизнь оказалась щедра на подтверждения ее слов. Или, может, это я сама коллекционировала подобные ситуации, чтобы взрастить свои страхи до такой степени, чтобы за них можно было спрятаться?

Помню вечер, когда одна из таких ситуаций чуть было не закончилась трагически. В офисе, где я работаю, организовалась какая-то очередная вечеринка, и один малознакомый, "залетный" непонятно откуда сотрудник пригласил меня на медленный танец. Я всегда чувствовала себя неуверенно в таких ситуациях - не могла отказать - ибо тогда большой риск, что кто-нибудь догадается о моей маленькой тайне - но и вести себя спокойно я тоже была не в состоянии. Я волновалась - это волнение передалось и партнеру, и мы закончили танец еще до окончания композиции, устремившись на спасительные стулья - к столу.

А на следующий день Ляля, манерная особа, одержимая идеей совершенствования собственной фигуры, рассказала о только что произошедшем между ней и этим коллегой разговором. Она как всегда кокетливо и издалека завела с ним разговор о женских фигурках - эта глупая курица не осознавала, как выглядит, пытаясь таким нехитрым способом выявить мужские предпочтения. Есть тип женщин, которые рождаются лишь для того, чтобы нравится - это их программа максимум, и они подчиняют жизнь этой идее фикс, принося в жертву ей те возможности, которые дремлют в любом человеке. Думаю, вот из-за таких мужчины часто презирают женщин и используют их - грех не воспользоваться тем, что так и просится быть использованным.

На ее реплику: "Ах, как я последнее время потеряла в весе, скоро мужчины перестанут меня любить - кожа да кости!" - она получила то, что и ожидала: "Да что вы, Лялечка, вы замечательно выглядите! "А затем... последовало продолжение. "...вот девушка, с которой я вчера танцевал - очень худенькая, очень! Я так боялся случайно переломить ее в танце - все ребрышки прощупывались!"

Я залилась краской стыда - о, безусловно, она была на коне - а я, поверженная и растоптанная корчилась в грязи! Пачка бумаг выпала у меня из рук, к горлу подступили слезы - и я спешно удалилась. Эта стерва сочла нужным мне доложить о таком! А он... каков? Мерзкий сплетник! Я ведь ничего им не сделала - за что они так?

Мне не хватало воздуха, и я выбежала на балкон. Обычно на нем толпятся курильщики, но был уже конец дня и многие разошлись по домам. Я подошла к перекладине - и почувствовала, как что-то тянет меня вниз. Мне представилась картинка: я, распластанная на земле, скорая помощь, милиция, опрос свидетелей - и Ляля с ее нелепым разговором. "О чем вы с ней говорили? Вы убили ее! Вы!!!" Эта мысль заставила меня перегнуться через перила.

И тут у меня закружилась голова. Она стала такой тяжелой, что, казалось, через мгновенье она утянет меня за собой вниз, и я в ужасе отпрянула - смерть показалась мне такой соблазнительной, что стало жутко от того, насколько зыбка эта грань, которую мы обычно проводим между ней и нашим бытием. Я вернулась - чтобы сейчас проводить часы вот так - бестолково уставившись в зеркало.

Странно... 31 год назад точно в таком же наряде у зеркала стояла моя мать - а через какую-то неделю внутри нее суждено был забиться жизни - моей жизни, или, вернее сказать, жизни того тела, которое появилось на свет через девять с лишним месяцев и которое вскоре закончит свой путь в том же облачении. В тот день она была полна надежд и взволнована - достаточно взволнована, чтобы несколькими минутами позже споткнуться, спускаясь по крутой лестнице загса - и упасть. Упасть так, чтобы вышел перелом и чтобы попасть в больницу - на месяц-другой. Чуть позже у нее родился бы уже другой ребенок... Или - таблетки. Она же всегда переживает по пустякам - наверняка перед церемонией она приняла парочку таблеток своего обычного сильного успокоительного. Что стоило ей немного переборщить с передозировкой? Увеличить дозу хотя бы в два раза - этого было бы достаточно, чтобы никогда не проснуться. Жестоко? Нет, жестоко воспитывать уродцев.

...Но пора снимать платье. Я плачу, и руки трясутся мелкой дрожью - а скоро придет мама, нехорошо, если она застанет меня зареванной. Я не должна ее травмировать, раз уж мы обе пока живы ... но главное - я не вынесу больше ее упреков в том, что осталась старой девой, что не подарила ей внуков, что слетаю с катушек, и, наконец, что примерять чужие свадебные платья - дурная примета - никогда не выйдешь замуж. Надо выпить это ее успокоительное... две - или четыре таблетки? Четыре - и все будет просто... слишком просто. Жила серой мышкой - и ушла тихо, сама, никого не напрягая.

Две.

Зачем? А почему киты выбрасываются на берег в отчаянной попытке убить себя? Почему луна вызывает приливы и отливы, а сама она затмевается, стоит солнцу покинуть ее и уйти за земной шар? Зачем-зачем-зачем, глупый вопрос!

Я не знаю, есть ли на свете рай или ад - какая разница - я верю, что то, что я делаю, мне продиктовано извне. В этом мой замысел и моя цель - в этом мой смысл. Почему бы и нет? Почему кит выбрасывается на берег? Потому что его СОЗДАЛИ, чтобы выброситься на берег. А меня создали для этого, и когда приходит время, во мне просто включается некий завод и пружинка начинает раскачивать маятник сознания - мой собственный маятник Фуко - и дальше, дальше просто бессмысленно противиться своей сути.

Зачем кому-то понадобилось, чтобы они уходили таким странным образом - почему судьба не пошлет им машину, лишившуюся тормозов, или фатальную вспышку электричества, пусть даже грибы, пропитанные заразой ботулизма - все что угодно - мир полон смерти, разве нет? Зачем им нужен я? Может быть… может быть это оттого, что каждая из них в душе, где-то в глубине души, если, конечно, у них есть душа - может быть, ей хочется стать настоящей? Может быть, мы все рождаемся настоящими, а потом время и общество уродует нас, коверкает наше сознание, выжигая и выхолащивая?

Впрочем, я не верю во все это - я просто делаю свое дело.

Мне нравится, когда они становятся настоящими - вот эти последние секунды… Они ведь всегда понимают! Вот что забавно - все понимают в самую последнюю секунду.

В детстве мне нравилось играть с мухами - они были крупные, зеленые, жужжали как маленький штурмовик. Я ловил их рукой, когда они садились на оконное стекло, а потом играл с ними. Мухи - это насекомые - очень далекий от нас вид. Их основное отличие - они умеют летать, а мы нет. Мы совсем разные с мухами, так ведь?

Но и муху можно к себе приблизить - если ей оторвать крылья. Тогда она больше не сможет подниматься в воздух, а, следовательно, обретет некоторую антропоморфность - ну, то есть муха путем простейшей хирургической операции приобретает по меньшей мере одну схожую с нами черту. Она начинает ходить по земле. Смотрите, как просто - вы видите, что такое взаимопонимание? Притирка? Общие черты?

Я начинаю уважать мух, когда я вижу, как они прекращают бесплодные попытки подняться в воздух и резко перебирают своими лапками - иногда даже муха хочет быть человеком. Четверо мух, посаженные внутрь игрушечной машинки в масштабе 1:43 совсем похожи на людей - и так же жужжат и пытаются вырваться из гнета повседневности. И не понимают, что давно уже поздно.

Чтобы стать человеком, надо разучиться летать.

Женская доля незавидна - родиться с закрытыми глазами и умереть не просыпаясь. Что бы они не делали, как бы не хотели что то совершить, они рано или поздно упрутся в собственную натуру - пустую, как резиновая кукла, мелочную, как проросшие зернышки риса - то есть, они, может быть, и сами бы хотели хоть на миг раскрыть глазки - но, увы, этим они только подстегивают пустоту внутри себя. Пусто - пусто и прохладно. Внутри. И когда они ощущают, что даже вывернись они наизнанку, ничего кроме пустоты из них не возникнет - вот тогда они начинают окружать себя ритуалами - сложными, многочисленными, выдающимися по своей завернутости интригами - они вяжут свою паутину, чтобы можно было закрыть пустоту внутри. Эдакий тошнотворный клубок, который можно распутывать бесконечно, уходя с одного ложного пути на другой, но так и не добравшись до пустой сердцевины.

Клубок - свернувшаяся змея! Я скован этими рамками - спеленат по рукам и ногам! О чем бы я не говорил с этими странными созданиями - я всегда ощущаю, как они вяжут свою паутину, как пытаюсь затянуть и меня в ее тесные извивы. Что я делаю? Зачем я делаю? Я просто… просто отбрасываю все рамки.

Я рву паутину. Когда я делаю это, то ощущаю свободу. Я не хожу вокруг да около - просто делаю это. И в этом есть высшее мое наслаждение, могучее и всеобъятное, мощное, как удар штормового вала, едкое, как горящий шлак, пронзительное, как вечный снег на вершинах - я не разговариваю с ними - со своими подружками - я просто делаю их настоящими. Срываю с них паутину и обнажаю прекрасную и вечную пустоту - и запечатляю ее в вечности - один миг, который длится всегда.

В эти моменты я не ощущаю ничего, кроме чувства удовлетворения от хорошо сделанной работы, опустошение приходит после - а чуть раньше него холодное логическое мышление, что помогает мне избежать, как они говорят, нежелательных последствий. Но самый прекрасный момент, это когда ты выходишь ночью на пустынную улицу и физически ощущаешь, как рвутся нити их паутины - закон это тоже паутина. Мораль - паутина. Бытие - паутина!

Я просто хочу сказать, что мое дело - моя охота, это вовсе не продукт высокоразвитого рассудка. О нет, я ничем не отличаюсь от кита - мы тоже идем на это, потому что для этого рождены.

Мой интеллект. Мой высокий интеллект служит лишь для того, чтобы ОБОСНОВАТЬ факт моего деяния и позволить мне им насладиться.

Иногда я кажусь себе совершенно счастливым человеком. Как всякий человек, который знает, зачем он на этой прекрасной планете.

А они, кажется, тоже счастливы в тот момент, когда мои руки их обнимают - и уж точно счастливы потом. Потом нирвана, хотя я и не верю, что они куда то после этого попадают - о нет, скорее всего просто гаснут, как сгоревший в огоньке мотылек - все, что от них остается - это крошечная горстка пепла - маленький хрустящий уголек сгоревшей красы. Но ведь это небольшая цена ради того, чтобы всю жизнь мыкаться серой ночницей, а потом вдруг ярко вспыхнуть - и звезды сгорают всего за миг!

Моя звезда сама постучала мне в окошко программы - ее письмо возникло у подножия экрана и замигало, словно в растерянности. Я открыл - я всегда открываю, потому что общаюсь только таким образом. Иногда мне кажется, что всех этих людей по ту сторону длинного кабеля нет и в помине, а я разговариваю с призраками - умными и глупыми электронными призраками - некими эфирными идеальными созданиями - я ведь не вижу выражения их лиц. У них нет лиц, я не знаю интонаций их голоса - у них нет голосов, у них ничего нет, кроме мерцающих строчками букв сознания. И я могу общаться с такими призраками - так проще, так кажется, что они не пусты, а, напротив, исполнены некоей тайны - или это долгий путь сквозь сеть наполняет их таковой?

Я никогда не общаюсь дольше трех недель - они от меня убегают - они очень забавные. Но мне интересно в течение этих седьмиц - я пытаюсь распутать этот клубок как можно быстрее - а они всегда ломаются раньше - горечь поражения всегда затопляет меня и это вновь и вновь заставляет выходить ночью на пустынную улицу и… иногда мне кажется, что так будет всегда - я просто не могу перестать это делать. Я знаю, что там, под клубком, ничего нет, но снова и снова пытаюсь его распутать и от невозможности этого прихожу в ярость - я их ненавижу за все их лицемерие, за жеманство и коварство - но более всего я ненавижу их за пустоту. Агрессивная пустота - и лишь я, один на всем белом свете умею делать их настоящими? За что мне это? Почему? Кара ли это, или дар?

Ее звали Эфа - красивое прозвище, и я тогда автоматически отметил, что скорее всего в реальности ее зовут как ни будь наподобие Маши Кравцовой, или что ни будь столь же банальное - эффект замещения, знаете ли, есть такой. Они чувствуют, что пусты и потому пытаются городить интриги, я уже говорил. Боже мой, я всегда общался с ними по интернету - эти первые дни после знакомства они самые захватывающие. Ты словно получаешь новый клубок - белой или черной шерсти, а может быть, залихватски окрашенной в багровый цвет - руки тянутся его погладить, и… поймать хвостик нитки, начать распутывать. Эти первые мгновения - самые лучшие. Во мне всегда возникает надежда. На что? Я и сам не знаю - может быть, найти что то в клубке? Но рано или поздно все становится на свои места - пустота, вновь пустота. Но когда ты только начинаешь распутывать нити, то… создается забавное ощущение, будто ты смотришь на себя со стороны - ты вожделеешь то, что под клубком, и одновременно боишься увидеть правду.

Когда мне было четырнадцать, я со своими родителями совершил небольшое турне на теплоходе по реке Волге - более всего в этом круизе мне запомнилось два момента: в течение всех двенадцати дней я сидел на палубе на белом пластиковом кресле и наблюдал - не сколько за берегами, сколько за проходящей публикой. Мне всегда нравилось смотреть - при этом создается ощущение, что ты отделен от проходящих стеклянной стеной. Даже более того - зеркальной стеной - ты просто смотришь, как они идут, и остаешься на месте. Это очень забавляло меня - я ощущал себя на коне, когда мой взгляд падал на торопливо шагающую публику - и как они забавно старались пройти мимо побыстрее - словно мой взгляд жег. Я был как энтомолог, а они - жалкие мотыльки, сжавшиеся внутри кокона жизни. Но мне было интересно - когда они шагали, на поверхность вылезал их характер, то, что они упорно старались от меня скрыть.

Потом она натянула другую майку и я пошел прочь, впечатленный и ошарашенный - спустя время я много раз пытался повторить этот момент, подглядывая за девочками в различных ситуациях, но, увы, они почти никогда не оставались одни и их глупенькое чириканье, лживые личины напрочь разрушали все обаяние естественности! Птенец издох в своей скорлупе - и теперь его едят рыжие муравьи.

Лишь только выйдя на свои регулярные ночные прогулки я вновь вернулся к своему таинству - а теперь к нему прибавилась еще и загадка смерти. Эти два маленьких действа - рождение настоящей женщины и ее смерть сливаются вместе в гремучую смесь, и в такие моменты мне кажется, будто я могу отодрать липкий раскрашенный картон бытия и увидеть, что же под ним.

В данном случае крохотным розовым клювиком, проклюнувшимся сквозь скорлупу обыденности, стали ее стихи. Эфа прислала мне свои стихи - не в первый и не в последний раз. Я прочитал их, ибо ценю чужие потуги на творчество - это говорит о том, что индивидууму тесно в своей куколке и он пытается хоть немножко прорвать его оболочку.

Ее стихи - были омерзительны! Нет, в плане рифмы и формы они были весьма талантливы (насколько вообще женские стихи могут быть талантливыми), но их содержание - они были посвящены земле - тому, что живет в земле - черви и полевые мыши, тяжелый неподъемный пласт чернозема - там была боль, целое море боли. Читать их было почти физически неприятно, и я был удивлен, что такое может написать женщина!

Понимаете? Этот поток испачканных тьмой словоформ не может породить утлое женское сознание - слишком мало в него вмещается тьмы. Туда вообще мало что вмещается. Но стихи Эфы были исполнены странной энергии… и я поймал себя на том, что несколько раз перечитал эти несколько строчек. Мне было странно и я даже ощутил некоторое замешательство. Ну, ты же никогда не ждешь ничего подобного - это словно волосатая обезьяна в загаженном вольере вдруг размыкает тяжелые челюсти и четко декламирует вам один из сонетов Шекспира. Ты ощущаешь подвох, факт.

-" тебя хорошие стихи. Гораздо лучше, чем ты - написал я.

-Сомнительная похвала. А разве ты сам хорош?

-Я лучше. Но твои стихи лучше тебя, поверь.

-Я верю. Мои стихи лучше, чем я.

Мне стало странно - она слишком быстро признала поражение, слишком быстро среагировала - это ведь была правда. Ее стихи были лучше ее - просто иногда даже бессмысленная слепая природа рождает настоящие шедевры, над которыми бьются поколения мастеров… и не могут повторить их.

-Ты, наверное, любишь такие вещи. Любишь червячков, да? Тебе приятно все это, - написал я.

-А тебе? Тебе разве не приятно, раз ты это читаешь?

-Нет, я никогда не любил читать про гной. Мне неприятно. Ты, должно быть, настоящее чудовище! - мои пальцы бегали по клавишам - а я ухмыльнулся - следовало прижать эту настырную Эфу как можно скорее. Обезьяна не может вечно декламировать сонеты.

-Я такая же, как все. И я этим живу.

-Да, ты такая же.

Я искренне верил тогда, что говорю ей правду - точно такая же, как все. А ее стихи - это всего лишь клубок, и мои руки уже тянулись к ниточке, чтобы начать их распутывать. На этот раз клубок был антрацитово-черного цвета.

Она пришла в сеть и на следующий день - в тот же самый час. И снова прислала стихи - да, точно такие же. Создавалось впечатление, что она только и делала, что писала их - я не верил, что такое возможно.

-Я знаю, что тебе это нравится - писал я, - Тебе хочется вырваться из обыденности, так ведь? Прорвать свой кокон? Ты любишь насекомых?

-Я их боюсь.

-А я их не люблю - в детстве я опускал живых мух в жестяную банку с машинным маслом и поджаривал их на огне. Они превращались в угольки. Тебе приятно это слышать?

-Нет… это мерзко!

-А разве ты считаешь, что твои стихи лучше?

-Нет, но другие у меня не получаются.

- В детстве ты боялась оказаться погребенной заживо?

-Да, я боюсь темноты.

-Я так и думал. Значит, ты боишься темноты и ты боишься всех этих ползучих созданий - этих маленьких паучков, многолапую мерзость, так ведь?

Это одна из моих маленьких страстей - я люблю распутывать, люблю наблюдать, как объект моего наблюдения тычется в стеклянные стенки банки, пытаясь ухватить ускользающий хвостик моей мысли. Рано или поздно он становится как на ладони - и тогда мои собеседницы всегда убегают. Это их право - виртуальность позволяет сбежать, когда тебе это надо.

-А ты мог бы… раздавить паука? - спросила Эфа.

-Я много раз давил пауков, - ответил я, - а ты, дорогуша, разве не занимаешься расчленением трупов на своем заднем дворе?

-Мне это незачем. Но ты мог бы? Взять и раздавить его?

-Да мог бы - он бы хрустнул под подошвой ботинка - его панцирь не выдержал бы.

-Ты жесток.

-А ты? Как можно назвать того, кто пишет такие стихи? Они омерзительны - это слишком неприятно - признайся честно, Эфа, ты много времени проводишь на кладбищах?

-Никогда там не была - кладбища приводят меня в состояние депрессии.

-Разве ты способна испытывать депрессию?

Щелк! Эфа отключилась, разом исчезнув из онлайна. Что ж, они всегда убегают, не так ли? Но в ту ночь я почему-то плохо спал - долго лежал с открытыми глазами и смотрел, как бегут по стеклам струйки первой мартовской оттепели. Почему-то я думал о ней - пропавшей в недрах сети - эта девица пишет стихи про мертвых зверушек, а потом выходит из дома и долго бредет в ночной сырости, закутанная в черную блестящую куртку. Сворачивает в неприметный переулок и останавливается перед канализационным коллектором. И смотрит вниз. Там, в темноте, бежит грязная вода и тихо попискивают крупные крысы и там же… там же лежит одна из моих ночных подружек и белки ее глаз уже не блестят, покрывшись мутной сероватой пленкой. Эфа смотрит - мне она представилась бледной брюнеткой с прямыми тяжелыми волосами. Она смотрит и не может оторвать глаз.

Я ценю нестандартность - нестандартные ситуации во всем - все что угодно, что отличает некоторых людей от остального суматошного и пустого племени. Пусть это нечто будет мерзким, пусть отвратительным, ха, главное - это сам факт отличия!

Пусть это будет убийство - насильственное лишение жизни. Я не хочу быть животным - животные убивают ради пропитания. Человек убивает исходя из других принципов, и разве тогда факт преднамеренного убийства не является доказательством его истинно человеческой природы? Особенно если это происходит из логических выводов - не стремление занять в стаде главенствующее место, а из выводов философских - что будет если…

Что будет, если сделать вот так? А так?

Любопытство - животные нелюбопытны, ибо практичны. Человек всегда хочет знать больше, если он самостоятельно не уподобляется животному. Я хочу оставаться человеком!

Эфа сумела удивить меня на следующий день - редкий случай, когда существо женской породы смогло сделать нечто, что я от нее не ожидал. Что угодно ожидал, но только не это. Она вновь прислала мне стих - красивый и готически лаконичный. Я прочитал его и испытал неприятный озноб узнавания - он был слишком проницательным, этот стишок - и давал слишком хорошее знание основ убогого нашего существования, которые, я полагал, известны лишь только мне. Ха-ха, мысль о том, что кто-то может думать также как я… и этим созданием будет женщина, показалась мне невероятной и завлекательной. Конечно, стих - это всего лишь стих - жалкое нагромождение строчек, и каждый поэт это не более обезьяна за печатной машинкой - безмозглый примат, через которого говорит Бог. Иногда они оказываются слишком близки к истине, даже не догадываясь об этом.

-Я хочу поговорить с тобой об этом стишке… и о тебе - написал я, - Ты знаешь, что такие стихи - это ненормально. Это отражает глубокие перверсии в твоем сознании. Возможно у тебя были психологические травмы в детстве, которые заставляют тебя изливать бедным читателям болезненные порождения твоего мозга. Что ты об этом думаешь?

-Как ты считаешь? - спросила она, - Что хотела самка? Она хотела съесть его, или полюбить?

-Мне все равно, - написал я, - Мне их не жаль. Я хочу узнать о тебе.

-А я о тебе. Ты жесток. Ты действительно жесток?

-Жестокость - это относительное понятие. Пауки не жестоки, и ничего не чувствуют, когда ты их давишь. Но это чувствуют те, кто пишет про раздавленных пауков. Как ты считаешь - самка паука - это ты?

-Я Эфа (улыбка, смайлик - мне кажется у нее полные губы и она красит их темной помадой. Женщины вамп - они забавные, чем-то похожи на летучих мышей - такие же страшные с виду и беззлобные внутри). Но ты не паук, который бьется в чужой паутине. Ты тот, кто ее срывает, так ведь?

-Отвечай на мои вопросы! Ты паучиха? Хочешь, чтобы кто-то сорвал паутину?

-"Тебе наскучила твоя жизнь - пустая и бессмысленная. Ты чувствуешь ее пустоту и бессмысленность и в погоне за чем-то иным готова отринуть саму жизнь? Весь ее суетливый сор. Всю толкотню и бег на месте - твою паутину, ты хочешь ее разрушить, так ведь? Очень примитивно и банально, но очень многие ощущают это. Ты тоже чувствуешь что-то?

-Да разрушить. Ты жесток, ты можешь раздавить паука. Ты не очень хороший человек.

-Я настоящий человек. Так скажи мне, Эфа - экое у тебя дурацкое прозвище - что же ты хочешь?

Она сделала паузу и долгие полторы минуты на экране не появлялись новые строчки. За окном март заставлял снег трудно и тяжко умирать, исходя сукровицей талой воды. Сосульки тихо плакали над своей ледяной судьбой.

-Мне хочется, чтобы паучиха умерла. Я хочу, чтобы ты меня убил.

Интерес к смерти... откуда он берется? Наверное, он зарождается в нас тогда, когда мы начинаем осознавать, что потеряли всякий интерес к жизни.

Алкоголь... мне было интересно - как это - быть совсем-совсем пьяной - но меня всегда сдерживали нормы морали: мне было страшно и стыдно, что кто-то заметит мое состояние - и осудит. Но никто ведь не мешал мне наблюдать за пьяными? И я с детства любила наблюдать - из-за угла, тайком. Мне всегда было интересно, как ощущает себя человек в этом состоянии - наверняка он попадает как бы в другую реальность, где, наверное, лучше - иначе к чему людям было вообще употреблять алкоголь? Вот он шатается, вот начинает буянить - ему кажется, что он здесь главный, причем в этот момент все и впрямь признают этот факт, стараются вести себя с ним предупредительно и не спорят, а, напротив, стараются поскорее уложить спать, сделать приятно, обеспечить уют. Он - создал свою реальность, в которой он - король. Или вот женщина - пьяно улыбаясь, она томно закатывает глазки и идет, покачивая бедрами, повиснув на своем кавалере - она что-то ему шепчет, шепчет жарко - и ведь в этот момент ее не убедишь в том, что уже завтра она не вспомнит его имени - она любит, да, в этот момент она любит, отчаянно хочет быть желанной и желает сама! И она - королева в этой созданной ею реальности.

И все же - это позволяло мне лишь узнать, но не прочувствовать жизнь. Это была искусственная осведомленность, которую впору сравнить с эрудированностью мнимого "знатока изысканных вин", который за всю свою жизнь не попробовал ни одного, зато написал множество умных книг на эту тему.

Между тем, темная сторона бытия с детства вторгалась в мою жизнь, не спрашивая и не оставляя мне выбора - я узнавала о том, о чем мне изначально вовсе не хотелось узнавать. До сих пор помню первый страшный фильм, который мне довелось посмотреть - это был какой-то детектив.

Но я росла, и смерть начала заявлять о себе не только в игровой форме. Она была повсюду, принимала разные формы и являла собою интереснейший объект для любопытства. Пожалуй, я ее боялась - как и всякий ребенок - но в то же время задавалась вопросом - как это: умереть по-настоящему? Навсегда? Что чувствует умирающий - и умерший? Я любила задавать такие вопросы взрослым, интуитивно стараясь приставать с ними к пожилым людям, окружающим меня. Бабушка сказала мне немногое - все мы там будем, там хорошо и спокойно. Я, впрочем, догадывалась об этом и ранее. А через полгода после этого разговора ее не стало - моей любимой бабушки, и все, о чем я думала, когда меня, зареванную, отправляли в другой город на время похорон - это почему не я на ее месте? Мне бы было хорошо - а сейчас мне так плохо! И еще мне думалось, что странно все же устроен этот мир - ты с кем-то разговариваешь об этом таинственном - а потом секунда - и он уже познал его, а ты все еще пребываешь в растерянности - не зная Ответа. Секунда - и ты и сам с такой же легкостью можешь его узнать. И - что характерно - тебе не придется платить за свое любопытство - ты будешь мертв.

Дед приходил ко мне во сне - и не раз. И всякий раз я пыталась добиться от него ответа - как там, где он ныне обитает? И все время он улыбался таинственной печальной улыбкой и говорил, что мне рано еще об этом знать - не пришло мое время. Я ему верила, и даже в той скучной, однообразной жизни, что меня окружала, я находила интерес - но теперь это был уже интерес к смерти. Смотря триллеры или наслаждаясь страшными снами, я ощущала, что готовлю себя к чему-то важному, и смаковала это чувство.

Именно оно привело меня на специализированный сайт, где общались в основном неудавшиеся самоубийцы - слабаки, нытики и ложные сочувствующие, которые спешили выведать чужие тайны лишь с одной целью - почувствовать себя на фоне прочих удачливыми, самоутвердиться. Я никогда не рассказывала о себе, а просто тихо наблюдала за их общением, представляя, как очередной сердобольный, высказав слова поддержки какой-нибудь истеричке, бойко поворачивает в сторону жены свое кресло на колесиках - глянь, дорогая - какие неудачники здесь тусуются! О! Он чувствует себя на коне, осчастливив кого-то утешением - и щедро спишет на это любые свои неудачи - да, я такой, но есть же еще хуже! Вот - пожалуйста! Это был самый пакостный тип обитающих в этой ячейки сети - мнимая доброта хуже откровенной жестокости.

Так для чего я заходила на эту страничку в сети? Меня влекла энергетика смерти, которую излучали диалоги ее обитателей; я интуитивно чувствовала, что половина из них доживают последние дни на этой земле - и знают это, и... кто знает, может, я хотела ощутить то же, что и они? Может, я желала в одностороннем порядке контактировать с теми, кто себя приговорил - потому что и сама знала, что приговорена? Меня радовало, что я не одна, мне было интересно узнавать поводы, по которым люди принимают решение уйти из жизни и читать завораживающие воспоминания тех, кто уже побывал по ту сторону, пережив клиническую смерть.

За что я презирала всех этих людей? Наверное, за то, что сама не могла решиться на то, на что решалось уже не раз большинство из них - я пыталась, но всякий раз не могла дойти до конца: жалкий инстинкт самосохранения брал верх. Увы - я настолько слаба, что не могу исполнить даже уже принятое решение - о, я похожа на не до конца раздавленную чьим-то каблуком паучиху, которая безвольно и бессмысленно цепляется лапками за воздух - мерзкое, обреченное на медленное умирание существо, тем не менее хватающееся за жизнь. Что оставалось мне по отношению к тем, кто дерзнул? Только презрение.

...Он появился на сайте совсем недавно - но у меня нет сомнений, что и до этого добросовестно выполнял свое предназначение, очищая мир от нечистот, от ошибок природы, от неудачников - что с того, что, вероятно, он и сам один из нас? Кажется, он знает о смерти все: он безжалостен, циничен и убивает... словами. Способен ли он убить в реальности? Это мне предстоит выяснить, но отчего-то кажется, что способен.

Рассуждая таким образом, я поймала себя на мысли, что у нас с этим человеком есть нечто общее. Позже он точно так же бил наотмашь сухими, жестокими фразами прочих: каждый раз его собеседники исчезали - и больше никогда не появлялись. Он знал, что сказать, чтобы человек принял правильное решение, и этим решением всегда была смерть.

Ему незнакомо чувство жалости и сострадания, как и чувство ненависти - я не могу отделаться от ощущения, что он просто робот, планомерно выполняющий заложенную в него программу, верша возмездие. И еще он презирает всех этих людишек, считая их чем-то наподобие подопытных зверюшек. Он - Созерцатель, Игрок.

С его появлением жизнь наполнилась каким-то новым смыслом. Чего я хочу от него? Пожалуй, я сама не знаю ответа на этот вопрос. Я не могу отделаться от странного ощущения, что у него есть готовое решение всех проблем - он не в чем не сомневается, он не колеблется, - а мне так не хватает именно этой решимости! Решимости назвать вещи своими именами. И жестокости - по отношению к себе, беспристрастности и жестокости - что мое жалкое ежедневное самоистязание, моя беспомощная рефлексия против резких пощечин, которые способен нанести этот человек? Он несет Смерть - но он же несет и ощущение жизни: временами он настолько омерзителен, что вызывает резкое отторжение - но именно в такие моменты я начинаю понимать, что жива - ведь умерший не может испытывать столь сильные негативные эмоции.

Мне хотелось его внимания; что-то подсказывало мне, что моя с ним словесная игра способна как-то изменить жизнь, сдвинуть ее с мертвой точки... или привести к последнему рубежу, за которым уже ничего не страшно. Мне казалось, будто я играю одну из главных ролей в фильме под названием "Моя жизнь" - а вторую главную роль должен был сыграть он, или, по крайней мере, кто-то похожий на него - недостающий компонент для моего пробуждения от долгого сна. Я не знала, где я проснусь и кем, но мне отчаянно хотелось перемен - и я предчувствовала их.

Передо мной стояла задача не из легких: заинтересовать его, разжечь его любопытство А для этого мне предстояло научиться думать, как он, впитать в себя его ощущения, предвидеть каждый его шаг.

Для начала я решила отправить ему подборку наиболее мрачных своих стихов - я знала, что это может его привлечь, возможно, совпав с его мироощущением: вряд ли счастливый человек стал бы писать чужим незнакомым людям все эти убийственные гадости. Я скопировала свои творения в отдельный файл, вслепую набрала на клавиатуре несколько букв - полагая, что абракадабра вместо подписи - это как раз то, что нужно, и очень удивилась, когда на экране отобразилось вполне приличное, правда, несколько потустороннее имя - Эфа. Эфа так Эфа - стихи, подписанные этим странным псевдонимом, улетели к Нему. Впервые за долгое время я улыбнулась - мне было чего ждать от жизни - его ответа.

Он отозвался сразу, и я была уязвлена тем, что его тон мало чем отличался от того, как он беседовал с прочими. Тот же цинизм, то же стремление загнать собеседника в угол - мне стало страшно, что все закончится ничем - общение прервется, и я так и не узнаю, был ли это тот, кого ищу. Поэтому решила вести себя с ним выжидательно-мудро, сдержанно - пока он не проявит себя сам: со всем соглашаться и... удивлять его. Удивлять - пережидая, пока заряд его желчной язвительности и цинизма не иссякнет. Удивлять - чтобы держать на крючке.

Однако все мои попытки казаться оригинальной были обречены на провал - он очень быстро распознавал наносное. Наши диалоги напоминали танец, в котором один ведет, а другой болтается в чужих объятиях, как тряпичная кукла - и, не смотря на мои попытки предугадать его следующее движение - я всегда ошибалась. Он выбивал меня из колеи вопросами, на которые я не знала ответа, а может, боялась ответить честно, резко менял темы, не давая мне перестроиться. И... временами мне казалось, что он провоцирует меня на что-то - будто хочет что-то услышать. А от меня - чтобы выжить - требуется лишь одно - не сказать ему этого.

С этой мыслью я и проснулась - это был первый сон, в котором я не испытывала никаких обычных эмоций: за печальными размышлениями об увиденном я просто забыла, зачем нахожусь в этой комнате. И, проснувшись - я не стала засыпать, хотя было еще только пять утра, а села за стол - фиксировать пришедшие мне только что на ум мысли - конечно же, в стихах. Я всегда делаю так - большинство сюжетов приходит ко мне во сне. Стих написался легко, и я поймала себя на мысли, что кто-то словно нашептывает мне готовые строчки. Глядя на получившееся, я испытала легкое сожаление о том, что сон так быстро прервался - конечно, это позволило мне написать то, что написано - но я так и не узнала - было ли там Нечто? Видело ли Оно то же, что и я? И, наконец - запредельно мистическая мысль - почему именно сейчас мне "показали" этот угол с паутиной? Ответ был только один - и я, войдя в сеть, отправила получившееся стихотворение Ему.

После чего выпила снотворное, чтобы заснуть и избавиться от чувства пустоты и выхолощенности - окунуться в свою очередную маленькую, временную смерть.

Моя фантазия начинается вот таким же вечером - холодный день в середине дождливой весны. Асфальт мокро блестит, а вверху, в небесах, седые клочья шквальных облаков затуманивают луну, от чего вновь и вновь скрывается ее лицо - раззявленный в крике рот - пустые провалы глаз - Море Спокойствия, море Бодрости, Море Дождей.

Я иду - аккуратно ступая по мелким лужам. Иду не один - за мной следует девушка с черном блестящем плащике - стучит каблучками манерных полусапожек. В моих мечтах она очень женственна - я люблю женственных девушек - ха-ха, они наиболее естественны и наиболее близки в животном своем идеале языческой красоты. Она идет за мной - а я держу ее за руку - маленькая ручка в черной легкой перчатке. Это - моя девушка, которой у меня никогда не было и уже никогда не будет. Нет, я не спорю, те ночные гостьи, они тоже в чем-то мои - но мои лишь на миг. До тех пор, пока их глаза не заливает пустая тьма - но эта девица моя. Не знаю как и не знаю почему, но она моя - мы с ней испытываем некоторые чувства друг к другу - она чувствует во мне настоящего мужчину и немножко боится меня из-за этого, я же - ощущаю сладость обладания и сладость оберегания - мой потенциал, что дремлет внутри. Ей страшно в пустом переулке, но я рядом и она благодарна.

Цок-цок-цок - каблучки моей девушки, как копытца черной ангусовой овечки. Она идет, ведомая за руку - как всегда, ведомая, и тут из тени под неработающим покосившимся фонарем выходят двое. Что им надо? Какая разница? "Стой! - говорит один, - ты постой, а краля твоя пускай к нам идет".

Моя овечка кидает на меня взгляд, в котором просьба смешалась с безотчетной надеждой.

-"Иди - говорю я, - раз люди просят".

В ее взгляде - паника и недоверие. Два налетчика выглядят достаточно массивными - слишком массивными, чтобы с ними можно было побороться в кулачном бою. Моя пассия в черном плащике - она не может поверить - как так? Как же я мог? как же я сумел вот так просто отдать ее на поругание, разве так можно, ах, что же делать, какая сволочь, ну за что мне это? Она пытается убежать, но первый гоп ловит ее за рукав и подтягивает к себе - оба они бросают на меня слегка недоуменные взгляды - но мало ли извращенцев на белом свете? Раз я пассивен, они собираются свершить ЭТО на моих глазах - а потом, может быть, снять с меня дорогую кожаную куртку и часы с запястья. Я спокойно жду - она такая забавная и похожа на скотину, что ведут на бойню - не верит до тех пор, пока удар молота не обрушится на плоский сантиметровый лобик.

Эти двое заняты - но они не знают, что это овца МОЯ - и только моя - и я никому никогда не позволю сделать с ней такое! Некоторое время я наслаждаюсь зрелищем - даю им время поднакопить свои грешки, дабы расплата была справедливой.

Бью сверху вниз по шее ближайшему налетчику - прут приятно пружинит в руке и легко погружается в живую плоть, так, словно у меня в руке сияющий ржавчиной меч возмездия - там все ломает внутри, да - человек непрочен и я ощущаю власть - потрясающее, захватывающее ощущение - власть ломать, крушить, сминать эту жирную разъевшуюся тушу - этого барана, тупое и безмозглое создание, возомнившее себя в праве отнять чужое.

Его приятель лежит без звука, очень похожий на зарезанного борова, распластался мордой в луже - жалкий и ничтожный. Меня от него тошнит - я бью второго в живот и он сгибается - еще удар по спине и он тоже падает на асфальт, но не отрубается, а корчится и стонет. Он отвратителен, похож на раздавленную мокрицу. Я бросаю прут - он мне больше не нужен - и, аккуратно наклонившись, заламываю поверженному врагу руку. Заламываю сильно - ему очень больно, он пытается вырваться, но боль слишком сильна, и чем больше он дергается, тем выше шанс, что хрупкая кость вот-вот сломается. Я выкручиваю кисть и смотрю с отстраненным любопытством, прислушиваясь к своим ощущениям.

Азарт и восторг схлынул, горячка сошла - я не чувствую ничего. Вот он лежит, испытывая нечеловеческую боль от готовой сломаться кисти, а мне все равно - я не чувствую его боли, меня почему-то тянет улыбнуться, как будто мы двое играем в презабавнейшую игру - и я веду. Смешно, да?

-Ты недочеловек, - говорю я ему, но он не слышит меня, поглощенный своими ощущениями - в высшей степени неприятными для этого скота.

Я его презираю - он такое жалкое создание: может лишь нападать на безобидных прохожих под покровом темноты. Даже не один - на пару с приятелем. Как он мне отвратителен! Как человеческое существо, изначально созданное идеальным, может быть столь низменно-омерзительным? Поневоле вспомнишь притчу о грехопадении - воистину все беды мы несем от женщин!

Я тщетно пытаюсь ощутить хоть что-то, но тут мой взгляд падает на овечку - ее плащик порвался и из-под него белеет пушистая блузка, еще более делающая ее похожей на очаровательное копытное - я понимаю, что должен преподать ей урок. Всегда отвечай ударом на удар.

-"Подойди сюда - говорю я, - Пойди, ну же".

На трясущихся копытцах она подходит ко мне - Господи, что за жалкое зрелище! Но сегодня ее час.

-"Давай, - я говорю трезво и рассудительно, - ударь его".

Она не понимает - все еще не понимает.

-"Я не могу!" - с ужасом говорит моя овца, она и впрямь перепугана избытком насилия. Но она сделает - ей-богу, она это сделает!

Только мотает головой - моя девушка мне не подчиняется, потому что слишком глупа, чтобы действовать осмысленно - ну что за жалкое создание. Борюсь с дурацким смешком - они очень забавные: и она, и этот стонущий придурок на земле, и даже его неподвижный приятель, лежащий глыбистым своим лицом в неглубокой лужице и не пускающий пузырей. Все-таки улыбаюсь - не удержался:

-"Если ты сейчас не подойдешь и ударишь - говорю я с улыбкой, - я сломаю ему руку".

Овечка почти в истерике - она боится того, что ей предстоит сделать, и одновременно боится того, что произойдет, останься она в стороне. На негнущихся копытцах она подходит и несильно пинает борова в бок - слабенько, только намечает удар. Это никуда не годится! Я хмурюсь:

-"Ударь по-настоящему!"

-"НЕТ!" - кричит овца, -"я не хочу! Не хочу! Не хочу его бить!!!"

-"Я сломаю ему руку - БЕЙ!!"

На полпути к освещенному проспекту с девушкой случается истерика - она вопит: "Сволочь! Садист проклятый!" - и пытается на меня наброситься, словно бешенное животное. Я прижимаю ее к себе, утешаю и глажу по голове: "вот и все , все закончилось. Они больше тебя не тронут" - но она лишь ревет, не слыша и не видя ничего - слишком много для ее мелкого рассудка. А я ощущаю некоторую гадливость, словно весь день чистил дачный сортир, но вместе с тем спокойное удовлетворение от хорошо выполненной работы. Быть может, так себя ощущали викторианские учителя, только что отодрав во имя науки розгами очередного непослушного школьного непоседу. Все, в конце концов, делается во имя добра.

После таких фантазий я могу не охотиться по целому месяцу и больше - мне хватает того, что я преподал урок несуществующей на свете девушке.

То, что есть, как всегда разочаровывает: Эфа-Эфа - мне так нравилась твоя фраза про смерть. Почему же чем больше я с тобой общался, тем больше выползала из глубин темной твоей натуры эта убогость - эта бабская обычность - занудная и мелкая, скучная, как вышивание, как серый подол доярки. О, она была прямолинейна со мной - эта Эфа, мы часто разговаривали по вечерам - а за окнами разгоралась весна. Эфа говорила мне - много говорила, рассказывая о себе - ее словно несло и она не могла остановиться. Я слушал, но единичные проблески интереса тонули в банальнейших бытовых подробностях.

-Я могла бы быть лучше, - писала она, - могла бы стать настоящей, но я уже не смогу - я ни на что не гожусь. Как ты считаешь?

-Ты действительно ни на что не годишься".

-Спасибо тебе - ты как всегда тактичен. Но ты отличаешься от других - ты бы не стал лапать меня, если бы вдруг мы встретились на вечеринке?

-Я не хожу на вечеринки. Я же не полный идиот!

-О да! Ты не ходишь! Твоя темная светлость не желает пачкать ручки, так ведь?

-Есть люди, общение с которыми похоже на ловлю ужа в навозе. Знаешь, как это бывает?

-Есть такой фильм - "Угорь". Его снял Сехэй Имамура - но ты о таком и не слышала, да? Там это хорошо описано. Ты помещаешь руку в стог сена, нашариваешь скользкое и холодное, выдергиваешь - и вот он бьется в твоей руке, пытаясь выбраться, а твоя рука по локоть в дурнопахнущих фекалиях, и тут эта змея жалит тебя - не ядом, уж не ядовит, но испачканными в дерьме зубами. Это общение. Всегда такое.

-Ты их ненавидишь! Ты их презираешь, да?

-Род людской не заслуживает любви. Люди изначально злы - еще Кант об этом писал. Человеческое существо, быть может, создано совершенным - но оно поганит самое себя. Ты читала Канта?

-Нет. Иногда мне хочется оставить людей. Уйти от них. Уйти совсем.

-Ты можешь бежать от них, можешь оставаться с ними, - написал я, - тебе все равно ничего не поможет. Так же как и им. Они рождаются мертвыми.

Иногда та сторона представляется мне чем-то наподобие исполинского улья - только вместо одинаковых рабочих пчел выступают слабо светящиеся желтой пыльцой человеческие души - похожи одна на другую, словно их делают на некоем вселенском конвейере - души обычных людей. Типовые души по типовому проекту - о да, они взаимозаменяемы и их отражение ты видишь в глазах очередной подруги, что пошло и широко тебе улыбается, продумая типовые свои мысли - и с типовыми планами, о да! И носители этих душ будут реагировать одинаково раз за разом, снова и снова, так, как ты уже видел - с жутковатым упорством игрального автомата они будут срабатывать от рывка на рукав, выпадая, выпадая и вновь выпадая мимо выигрышной комбинации.

Меня тошнит от этого сброда - я не хочу жить в типовом мире! Но я вынужден, что я могу - моя душа была сделана по индивидуальному заказу и я пчела-убийца, я шершень, настигающий и вонзающий жало в беззащитную рабочую пчелу. Но как же бессмысленна моя работа - вот эта пчела настолько незаметна и незначительна, что потеря ее не воспринимается социумом - больше того, ни ее жизнь, не ее смерть не нужна никому - она просто исчезает, словно ее никогда и не было.

Эти мысли угнетают от меня, и тогда я включаю старенький телевизор в углу и, отвернувшись от монитора, смотрю-смотрю-смотрю телепомои и наблюдаю за ними - как они кружатся, сверкая грудями и задницами - доступные, похотливые, пустые - они все любят солнце и море, они все любят петь и танцевать - они такие молодые, такие полные сил и энергии, они так любят свое тело и так стремятся его показать - молодое, полное соков тело, они прекрасны и почти невинны в своей бесстыдности, и я завидую им. Я их ненавижу! Я знаю, что их пора недолговечна и скоро трудовая пчела постареет и осунется, угнетенная ролью домохозяйки, ее стан располнеет, а лапы распухнут от артрита и тогда на месте юного шестнадцатилетнего цвета останется бесполое чудовище, глядя на которое испытываешь неподдельную жалость вперемешку с отвращением - словно глядишь на умирающую на рельсах собаку.

Я презираю их. Презираю за то, что они, как мягкий грифель, не оставляют заметного следа на листе жизни - это недостойно человека! Презираю за их молодость, за их глупость, за их легковесность - и меня бесит, что они при этом настолько красивы - свора блохастых дворовых собак заслуживает такой жизни, но не человеческое существо! Господи - наш вид симбиотичен - создания, наделенные разумом, рождаются от животных - от ходячих утроб, наделенных простейшими инстинктами адаптации. Мы живем с животными - и подозреваем об этом, не так ли?

Когда мысли чересчур одолевают меня, я выхожу на улицу, в кружащуюся водяными капельками апрельскую ночь, и тогда гаснет очередная маленькая звездочка - Катя, Света или Алена - из которой, впрочем, все равно не выросло бы ничего хорошего, и которая, не встреть меня, закончила бы свои дни дряхлой седовласой развалиной, забытой детьми и внуками в трущобах на окраине города. А так я сделал ее настоящей - и красивой, словно вертлявое насекомое вдруг прикололи тонкой иглой к плотному шероховатому картону.

Я презираю Эфу за то, что он такая же. На ее внутреннем автомате никогда не выпадет "зеро" - снова и снова одинаковые комбинации цифр. Я выше ее, я умнее ее, я настоящий - а она нет, всего лишь бабочка, вляпавшаяся в мазут - немножко морального удовлетворения - она смешна и отвратительна одновременно, когда, шлепая крыльями по маслянистой поверхности, пытается взлететь и начать танцевать. Она противна в своей тяге к смерти, потому что я презираю самоубийц - слабые и ничтожные люди, у которых не хватает сил жить. Я сильнее их, я проворнее, и хотя моя жизнь - ад, я все равно буду продолжать жить - прорываясь сквозь сгнившую паутину бытия, плюясь в разрисованное жирной тушью коровье лицо жизни!

-У тебя ведь неблагополучная семья, так ведь? Ты нелюбима, от тебя требуют слишком много?

-Да. Моя семья... да у меня и нет никакой семьи. От нас ушел отец - и теперь я осталась с матерью и братом. Мы не очень богаты... ты не любишь бедных?

-Я презираю бедных за то, что они не могут и не хотят заработать себе на жизнь. Я презираю богатых за то, что отринули путь духовный, погрязнув в чревоугодии и жестокости.

- Но разве бедные виноваты в том, что они бедны?

-Они виноваты в том, что родились на свет... но это лирика. Твой отец - ты любила своего отца?

-Да.. отчасти так можно сказать.

-Отчасти? Ты ведь не можешь любить по-настоящему? Ты не способна любить по-настоящему и потому так упорно хочешь покинуть этот мир - это тяготит тебя, потому что ты не можешь танцевать. Как ты думаешь, кого хотел твой отец - мальчика или девочку?

-Мне кажется, мальчика. Он пытался обучить меня обращению с техникой. Но мне никогда не нравились машины.

-Да Эфа, он хотел мальчика. Мужчины всегда хотят иметь сыновей - ты знаешь об этом? И он был сильно разочарован из-за того, что у него родилась дочь - это настоящая трагедия - получить дочь. Дочери своенравны - и они ни во что не ставят своих отцов. А знаешь, что делал Генрих восьмой, когда у его жены рождалась дочь? Он отправлял их на плаху - одну за другой. Все семь!

-Я бы хотела, чтобы мне отрубили голову. Большим топором. Как бы ты хотел меня убить? - пишет Эфа.

О, как она прозрачна - ей не понравилась тема о ее родном папеньке - и она, как и все женщины, пытается убежать от правды, закрывшись в паутине лжи. Сменить тему и сделать вид, будто ее не существует - это политика страуса - тупой птицы, у которой мозг размером с грецкий орех и которой все равно, что клевать.

-Отрубленная голова такая некрасивая, Эфа. Ты станешь еще некрасивей, чем сейчас - я не буду рубить тебе голову - предпочитаю, что-нибудь более изящное. Не люблю оставлять даже странгуляционную полосу.

-Мне нравиться топор, много крови...

-"Как ты считаешь, моя дорогая, - пишу я, и усмехаюсь витиевато издевательскому величанию, - как ты считаешь, твой отец презирал тебя за то, что ты родилась девочкой? Он никогда не вздыхал об этом, не называл тебя "всего лишь девчонкой"? И не сокрушался о том, что из тебя не получится ничего стоящего?

-Я не знаю. Не знаю. Он ушел и его больше нет возле меня.

-Он тебя презирал, Эфа и ты это знаешь гораздо лучше меня. Ему было неприятно видеть тебя, когда он возвращался домой от знакомого, у которого рос замечательный крепкий сын. Надежа и опора. А у него всего лишь дочь - никуда не годная, никакой помощи в дальнейшем, он это видел и презирал тебя за это.

-Иногда мне казалось... что он ко мне равнодушен.

-Ничего... ничего я не испытываю! Мне все равно, что с ним!

-"Сейчас он старый... поседел-полысел, у него болят ноги и спина. У него простатит и уже никогда не встанет - и он предатель, настоящий предатель, что бросил вас в ответственную минуту. Он жалок в своем предательстве. Ты презираешь его, Эфа?

-Зачем тебе это надо? Это не имеет никакого отношения к нам.

-К вам? Эфа, ты презираешь этого старого перечника за то, что он не видел в тебе женщину?!

Пауза. Эфа где то там, за своим компьютером, наверняка давится слезами - плачущая бабочка, вы когда-нибудь видели такое? Через полминуты она написала:

-Знаешь что? Иногда мне кажется, что ты просто грубый, озабоченный мужлан!!!

Мужлан. Они всегда тебя так называют, если ты ведешь себя неправильно - мир состоит из ярлыков, а самые яростные их поборники -как раз те, что выступают за всеобщую свободу - они омерзительны в своем лицемерии. Они считают себя добрыми и участливыми - но они жестоки, как бывает жестоко животное, не сознавая этого. Они могут не любить тебя за то, что ты не укладываешься в рамки их простеньких сознаний - но даже если ты не пугаешь их до смерти - о, они все равно будут смотреть на тебя снисходительно.

Опыт - вы когда-нибудь видели, чтобы цветы приобретали хоть какой то опыт? О нет - цветы лишь желтеют и умирают - их стебель сгибается, а лепестки теряют здоровый розовый цвет и опадают один за другим. Я смеюсь про себя, мое лицо спокойно и расслабленно, но я смеюсь - все, что я могу - это смеяться в тишине самого себя - они все равно не видят этого. И мне смешно, когда меня называют неопытным, когда называют мало познавшим жизнь - я познал ее во всем - я хлебнул горькую свою долю более, чем кто-то другой, ибо я могу ощущать - чувствовать изливающуюся на меня боль всем своим существом - мир полон боли, но не люди его носители - физическая боль ничто по сравнению с моральной - тяжким ощущением своего бытия и несовершенства и уродливости мира. Как он был создан - почему населен этим ублюдочным племенем? Почему я появился среди них - омерзительных существ с жестко запрограмированной линией поведения?

У меня никогда не было друзей - но иногда я достаточно близко сходился с людьми, дабы между нами зародилось нечто напоминающее приятельские отношения. В двадцать пять лет я познал острую депрессию и вынужден был прибегнуть к запрещенному ранее для меня средству - общению с соплеменниками. Я просто не знал, что мне делать, и до спускающего клапана ночных охот оставалось еще около года. Оба моих приятеля были достойными людьми - вернее, так я считал тогда - достаточно достойными, дабы составить мне компанию. Мы разговаривали, и я получал вполне ощутимое наслаждение от интеллектуальных споров - нет ничего лучше таких споров, когда ты чувствуешь себя участником астрального бойцовского поединка, когда твой мозг танцует на ринге, и бьет-бьет-бьет, стремясь сокрушить противника. Тут нет никаких правил и можно бить ниже пояса - если сумеешь дотянуться. Я никогда не мог так поговорить с женщиной - против меня на ринге просто никого не было!

Оба они были выходцами из приличных семей и в нашей компании не приветствовались разговоры о женщинах - оставьте это плебсу! А у нас и так хватало тем, на которые можно было поговорить. Идиллия эта продолжалась совсем недолго, и как-то раз один из них заявился вместе с девушкой - о, он сделал это так неожиданно - без всякого предупреждения! Просто я выглянул в окно и увидел, как они выбираются из машины. Подлый прием - девица показалась мне неизысканной и прямолинейной, она вклинивалась в наш разговор грубо и бесцеремонно - ее голос был слишком резок и действовал мне на психику!

Мне было тошно, но я разыгрывал свой спектакль из последних сил - я улыбался так, что мне казалось, будто мой череп вот-вот треснет! Я отчаянно шутил и мой приятель поглядывал на меня озадаченно - в разговорах с ним я редко шутил и редко улыбался - мой характер тяготеет скорее к мизантропии, нежели к безудержному оптимизму.

Но она, как и все они, обладала своей гадостной магией - мой приятель поспешно свернул беседу и ушел - я смотрел, как она ведет его к машине, словно безвольную рогатую скотину - и дивился происшедшей перемене. Почему все утонченное такое хрупкое? Почему такое непрочное и так легко крошится тяжелыми грубыми сапогами обыденности - и так легко уступает напору уродливого и примитивного? Красота? Настоящая красота - мне до боли жаль ее - она выглядит неуместной в этом мире, полном жвачного скота! И ее жуют, да, пережевывают в жвачку, высасывают до последней капли, пока не остается бесформенный синтетический ком - такой же, как все.

Тот день был испорчен и на волне подступающей тоски я сделал нехарактерную для себя вещь - позвонил моему второму приятелю и изложил ему происшедшее. Можно сказать. пожаловался - в моем голосе слышались обвинительные нотки! Но он их не заметил - он выслушал мою историю с некоторым удивлением, а потом голос его потеплел, словно я сделал нечто приятное личное ему. Словно на миг я превратился из бойца, в покорную овцу - и влился в стадо - стал на секунду правильным!

-А я давно хотел тебе про свою рассказать, - произнес мой второй как бы друг - Мы придем на днях - она тебе обязательно понравится.

Помню, что я замолчал - мир переворачивался и полнился паранойей. Как же так? И он туда же? Не успел я опомниться от предательства одного, как второй спешит поставить мне подножку. Не знаю, как я закончил этот свой разговор - я уже предвидел их визит - двоих, и очередную девицу, как две капли воды похожую на ту, что уже вышла из этого дома - одинаковые девицы, в одинаковых джинсах и свитерах - обычно одетые, с обычными стрижками - и с головами, полными обычной бурды, которую они называли мыслями.

Мне было противно. Было тошно, и особенно мне было омерзительно сейчас думать об этих предателях - словно они на моих глазах испачкались в чем-то пахучем, мерзком. Словно совершили нечто, после чего им стыдно было бы даже подать руку!

Нет, конечно, ничего такого они не совершали - но я знал, что чем дальше я буду общаться с ними, тем больше и больше они будут терять индивидуальность, этот свой потенциал, усредняясь и умаляясь, обращаясь на моих глазах в говорящих обычности животных. Я не мог этого выдержать.

Брошенные и обманутые - не прощайте! Прощать - значит унижать свое достоинство, ибо трясине все равно, когда тебя затягивать - она не мучается совестью - надо ли прощать трясину за то, что она чуть не уволокла тебя на илистое дно?

Любить - не значит прощать. Тем паче прощать стихию.

Есть вещи и повыше любви. Гордость, например. Моя пернатая гордость.

-Я несовершенна. Совсем несовершенна - написала мне Эфа, - иногда мне кажется, что я родилась по ошибке. Я, наверное, не люблю себя.

-А вы никто не любите себя. Любить себя - значит не прогибаться под других. В ином случае себя остается лишь презирать. Но я предпочитаю презирать окружающих.

-Меня? - спросила она. Наивная...чем она отличается от других?

-Мы такие некрасивые, когда разложимся.

-Ты не будешь сильно отличаться, уверяю тебя. Давай же, сделай это. Тогда миру станет гораздо легче. Чище. Свободнее - потому что полоумная девица Эфа больше не оскверняет бытие своим присутствием!

-Как бы ты хотел меня убить? - в который раз пишет Эфа. Она всегда так делала, как только чувствовала, что я загоняю ее в угол - словно тема собственной бессмысленной гибели была для нее чем-то вроде спасательного круга. Господи, ну как можно до такой степени ни во что не ставить себя? Будь ты хоть трижды некрасивой занудой - мир велик, он полон еще больших уродливых зануд - надо только поискать - и отыграться на них, ибо социальная пирамида бесконечна - и за каждым обиженным будет стоять еще один. И каждый человек счастлив, ибо имеет двух своих рабов,как писали утописты, и пусть рабы эти таковые лишь в негласном табеле о социальных рангах - это не делает их менее полезными. У кого-то такой раб один, у кого два, кто-то обладает десятком и больше.

У меня рабы - весь мир. Я слишком хорошо вижу уязвимые места людей.

-Я не буду тебя убивать, Эфа. Ты недостойна умереть красиво. Сунь голову в петлю, моя дорогая, спрыгни с унитаза и пусть последнее, что ты увидишь в нашем замечательном мире - будет горстка фекалий в смыве. - Написал я и послал смайлик - улыбайтесь, как завещал нам Карнеги.

Эфа не выдержала - она как ребенок - так просто ее обидеть. Никакой защиты - вся нараспашку - так скучно, так примитивно,как все членистоногие, - вся силовая структура наружу.

И рефреном крупными буквами:

-ТЫ НИЧЕМ НЕ ЛУЧШЕ!!! Ты самодоволен и жалок в своем самодовольстве!

-Ты, никак, презираешь меня?

-Я не презираю тебя. Ты мне противен. Мерзкий, самодовольный неудачник! Оставайся там с собой, спи сам с собой, ты ни на что не годишься, кроме как задевать тех, кто слабее тебя!

-Эфа-Эфа - остынь, дорогая! Какая трогательная сцена...

Эфа. Ядовитая змея из пустыни Сахара - сухая и прокаленная солнцем, но с убийственным ядом в разбухшей железе - почему ты все время пытаешься укусить себя за хвост, хотя враги окружают тебя со всех сторон? Она была забавна, не более, - и хотя шел уже третий месяц нашего знакомства, я не ощущал к ней никаких особых эмоций - кроме презрения, конечно. Я действительно не хотел марать руки о ее мерзость - но ужа в стоге ловят ведь не просто так. А если выясняется, что уж ядовит, игра приобретают особенную остроту.

Я играл с Эфой, как кошка с мышью - а она была слабой и болезненной мышкой. Отходя ко сну, я иногда представлял ее во всем ее ничтожестве - и меня это забавляло. В конце концов, я пришел к неожиданной мысли, что она занимает в моих мыслям слишком много для такого убогого создания места. Но еще раз скажу - мне нравилось с ней играть. Она была моей игрушкой, и, как настырный любопытный ребенок, я возвращался к ней снова и снова, хотя вся ее несложная механическая суть была мною разобрана не раз и не два.

В конце концов, в реальном мире еще не изобрели идеальных кукол, которые при нажатии любознательным малышом на пластмассовый живот просят поскорее их разобрать.

Я люблю фотографироваться и потом рассматривать свои фото - не все, разумеется, а лишь те, где я вышла наиболее выигрышно. Я вставляю их в рамки, показываю своим нечастым гостьям - подружкам детства, которые иногда еще заходят. Более того - я размножаю удачные фото и копии раздариваю и отсылаю всем, кого считаю приятелями... но, конечно же, я никогда не фотографируюсь ради себя самой. Чаще всего - чтобы доказать другим, какой насыщенной жизнью я живу, какая я раскованная, контактная, сколько у меня друзей - о, люди любят успешных и тянутся к ним, а от несчастных одиночек сторонятся, как от чумы - будто боятся заразиться. И я, как марионетка, бесконечно создаю-создаю-создаю себе имидж. Хожу на всевозможные вечеринки - исключительно с фотоаппаратом, чтобы мои внутренние мучения (а общение дается мне нелегко!) были вознаграждены появлением фото, где я с сияющей улыбкой являю собой образец для подражания. Превозмогаю недовольство, мило воркуя с коллегами, которые могут позвонить по работе в полночь. Всегда к вашим услугам. Сама корректность и такт. О да, я хочу нравиться - нравиться всем подряд! - и, тем не менее, мне постоянно кажется, что эта цель не достигнута. Меня используют, надо мной смеются за спиной, меня обсуждают, ставят на мне любопытные эксперименты, провоцируя на действия, которые бы проявили мою суть - и я оказываюсь перед толпой зевак маленькой голой улиткой, вытащенной из раковины и щурящейся на резкий солнечный свет.

Но быть улиткой и ощущать себя ей - это же разные вещи, не так ли? И я научилась обманывать себя. Иногда - на короткий срок - мне удается почувствовать свою значительность. Но для этого приходится использовать такие средства, от которых потом становится еще хуже.

Обработав раны йодом (странно - я почти не почувствовала боли!) - я стала набирать номер первой попавшейся приятельницы. Мы не разговаривали с ней вечность - она, едва услышав мой голос, принялась рассказывать про свою трудную жизнь. Но сегодня она была лишь ушами - не более того, и разыгрывать из себя доброго самаритянина, слушая ее тупую трескотню, я была вовсе не расположена.

-Ты можешь помолчать хоть секунду? - я поморщилась. - Или мне позвонить кому-то другому? Ты вечно чем-то недовольна, ты вечно жалуешься, но даже не можешь вообразить, как мне сейчас тошно - ты никогда такого не переживала, потому что все твои маленькие бедки крутятся вокруг пустого холодильника и слегка подвыпившего мужа! Ты и не представляешь себе, что бывает в жизни! И... знаешь что? Меня тошнит от тебя!" - я резко бросила трубку на рычаг - и стало немного легче. Совсем ненадолго - требовалось еще немного общения, и поэтому я даже обрадовалась, когда услышала телефонный звонок. Это перезванивала приятельница - удивительное дело, как можно перезванивать после того, как с тобой так обошлись? Курица, просто тупая клуша. Впрочем, в тот момент я была ей даже рада - мне нужно было выпустить пар.

-Что у тебя случилось? - она стремилась задать вопрос как можно более участливо. - Только не вешай трубку...

Черта с два! Теперь ты услышишь все по полной!

-Он снова избил меня! Связал ремнем, - и избил! А потом сделал несколько надрезов... - мне было все равно, что она подумает - она знала, что еще месяц назад у меня никого не было - но что мешало мне завести кого-то?

-Кто? За что? - ее голос звучал крайне неуверенно. Видимо, она начала уже потихоньку восстанавливать в своем воображении предполагаемые события.

-Кто? Мой мужик. Где его нашла? Долгая история. Он постоянно меня избивает, постоянно. Сегодня избил до крови. Ни за что, просто так, ему это нравится. Почему терплю? Потому что мне страшно. Но сегодня очень больно... - я взглянула на свои порезы - они все еще слегка кровоточили - и мне стало до слез жалко себя. Хотелось уткнуться во что-то мягкое - я казалась себе жалким, потерянным где-то посреди промозглой улицы котенком. И мне было все равно, кто меня пожалеет и подберет. Кажется, в этот момент я и сама верила, что мои раны - результат насилия. В каком-то смысле это так и было - все из-за него, только из-за него. Я стала представлять себе своего виртуального убийцу - каким он может быть в реале.

-Он больной - самый настоящий больной! Алкоголик, никчемный, жалкий человек! У него нет друзей, от него отвернулась даже собственная мать; он мерзкий садист, самоутверждающийся таким вот образом! Я все делаю для него - я разбиваюсь в лепешку, чтобы что-то исправить, но он лишь вытирает мною полы! Иногда он ловит мою собаку, приставляет к ее горлу нож - и не отпускает до тех пор, пока я не скажу и не сделаю все, что ему хочется. Иногда он то же самое проделывает со мной - когда-нибудь он дойдет до конца! и я не могу никуда от него уйти и никому рассказать - он пригрозил, что убьет меня, если я свяжусь с милицией.

Подруга притихла. Она переваривала информацию - а мне вдруг расхотелось продолжать. Стало как-то мерзко от собственной лжи - и оттого, что в этот момент мне слишком уж хотелось, чтобы это оказалось правдой. Прослушав ее ошарашенные рекомендации все-таки заявить в милицию, я повесила трубку - кажется, забыв попрощаться. Стало как-то пусто. Я выпила еще мартини - и почувствовала, как внутри меня что-то шевельнулось - какой-то незаметный, но усердный червячок, который словно подтачивал меня изнутри все это время. Под сердцем сосало - и я вновь принялась мерить комнату шагами, чтобы как-то заглушить эту боль.

Я в сотый раз спросила у себя: "Что со мной происходит?" - но ответа не было. Тогда я по старой привычке подошла к компьютеру и нажала на выключатель. И когда механизмы заработали, меня осенило. "Это из-за всех этих гадостей, что я сказала про него" - подумалось мне. "Я предала его, предала своего - а я ведь действительно его уважаю, хотя и не знаю, отчего - и перед кем предала-то? Перед дурочкой этой. Как я могла так легко от него отречься?"

Я поежилась от гадливого чувства - мне было противно вспоминать о только что произошедшем разговоре. Меня мучило чувство вины и презрения к себе. Только слабый, мерзкий слизняк мог так вот облегчать свою боль - за счет того, кто нужен. Зачем нужен? Не знаю. Нужен - и все.

Откуда во мне вся эта гадость? Ведь никто не рождается таким мерзким существом? Задумавшись об этом, я почти не почувствовала, как глаза налились слезами - и поняла, что плачу, только когда на экране поплыли строчки. Мой знакомый был в чате, но я не могла заставить себя кинуть ему фразу. Я оказалась не в состоянии вести себя с ним как ни в чем не бывало. Мне оставалось лишь выключить компьютер - единственное мое окно в мир - и остаться наедине со своими воспоминаниями.

...Я никогда не была красивой девочкой - классический гадкий утенок из бедной семьи. Дети жестоки - и мне рано дали понять, какого мое место в этом мире.

Первым гонцом, провозгласившим начало Эры Больших Унижений, стал один младшеклассник, который, пробегая мимо меня на перемене, больно дернул за волосы и прошипел, пренебрежительно косясь на мой передник: "Фффу... нищенка!" Глаза мои налились слезами - я сжала кулаки - мне было очень обидно за то, что меня обвинили - явно обвинили! - при том, что я не чувствовала себя провинившейся. Но воспитание не позволяло мне драться с мальчишками, и пока я решалась дать отпор, обидчик скрылся из виду. Прошло много времени, но я до сих пор не могу простить себе этой своей нерешительности - именно тогда я впервые оставила обиду безнаказанной. Как оказалось, это чревато - стоит лишь раз простить такое, как внутри что-то ломается - ты чувствуешь, что замарал себя, и отмыться теперь будет невозможно, а осознавая это - позволяешь замарывать себя все больше и больше - и каждый последующий тычок воспринимается уже не так болезненно... и однажды такое обхождение входит в норму. И ты и сам начинаешь чувствовать себя грязью.

Но в душе моей назревал бунт; росло внутреннее возмущение, которое я опасалась выплеснуть на обидчиков. "Ты не дома" - эта мысль прочно засела в моей голове - и определила траекторию дальнейшего развития моего характера. Уязвленная гордость требовала компенсации, и если в социальной сфере я чувствовала себя как загнанный зверь - то "дома" я превращалась в настоящего деспота, самоутверждающегося по поводу и без повода. В любом бытовом конфликте я искала - и неизменно находила - приметы низвержения меня до уровня твари, и любое мелкое недоразумение превращалась у меня в показательный процесс. Причем в порыве гнева я не вполне отдавала себе отчет в том, насколько я раздуваю из мухи слона. Мне казалось, что все, о чем я вещаю, справедливо, я входила в раж, сгущала краски, подтасовывала факты... Не это ли и произошло со мной в этот раз - но на новом витке, на витке предательства?

Однажды я обнаружила пропажу одной своей видеокассеты - и решила, что это дело рук брата, который, не спрося моего разрешения, отдал ее другу на просмотр. Вместе с подозрением в душе начало зарождаться ликование - пропажа была обнаружена, когда его не было дома, и я помню сладостное ожидание той минуты, когда он, наконец, войдет и я смогу ему сказать ВСЕ... Я проговаривала речь про себя и вслух, играла интонациями, вертелась у зеркала, выбирая наиболее свирепое для такого случая лицо - и вспоминала о том, как ко мне относятся "снаружи" - нет, я не позволю так же относиться ко мне и дома! Нет! Ведь, если задуматься - это акт вандализма - он залез в мой ящик, значит, он совсем меня не уважает. Считает, что я это "скушаю" молча? значит, и он, этот маленький сопляк - даже он меня ни во что не ставит?

"Натаскивая" себя таким образом, я вошла как раз в то состояние, когда можно было выместить всю злобу на мир за считанные минуты - и успокоиться на какой-то срок...

Мама застала меня зареванную, когда пришла с работы, и в ответ на ее вопрос: "В чем дело?" я попыталась пойти по второму кругу - перемежая объяснения с рыданиями, стала объяснять, что "он меня ни во что не ставит, хоть и живет за мой счет", "берет мои вещи - пока кассету, а завтра деньги начнет воровать", "он наговорил мне гадостей - он хочет, чтобы у меня съехала крыша и я наложила на себя руки! Твой сын убийца!" - но такие попытки обратить ситуацию в свою пользу делали меня еще нелепей - взрослая женщина, разрешающая конфликты детскими способами.

Искомая кассета была найдена в тот же вечер, в другом ящике, куда я ее переложила накануне, благополучно об этом забыв. А я долгое еще время чувствовала себя полным ничтожеством - и бесконечно прокручивала в голове резкие слова брата, с каждым разом все больше уверяясь в том, что он полностью прав.

А вот теперь все эти слова говорит мне совсем незнакомый человек - странное ощущение, будто он установил за мной слежку и все-все про меня знает. И даже больше того, что знаю о себе я сама. Кто он, если, конечно, не Господь Бог? Профессиональный психолог - или неудачник, попадающий наугад в самую точку?

Как бы то ни было, я чувствовала, что теряю дни, они складываются в бесконечную цепочку того, что я_не_успела: почувствовать, сказать, сделать, впитать в себя, принести другим людям.

По весне я отчаянно пыталась вырваться из четырех привычных стен - забросить дневник, стихи, учебу - почувствовать жизнь во всей ее полноте.

Но воспоминания о моих вылазках "в большой свет" нельзя назвать радужными. Помню погожий солнечный денек, один из тех, когда на улицу выползают даже отъявленные домоседы. Парк, пустующий зимой, тогда напоминал фестиваль театрального искусства: в разных его частях разыгрывались прелюбопытнейшие сценки; раздраженная речь женщин и невнятное бормотание мужчин, восторженные визги детей и щебетанье птиц, лай выгуливаемых здесь же собак - все это образовывало причудливую гремучую музыкальную смесь, которую разумнее было принимать дозировано и не пытаться разложить на компоненты - бесполезное занятие. Но более всего меня привлекали безмолвные участники этого действа: влюбленные парочки, прогуливающиеся по аллеям. Безусловно, они говорили о чем-то, но так тихо, что бесполезно было напрягать слух. Сев на пенек недалеко от тропинки и раскрыв для конспирации книгу, я попыталась было несколько раз поймать обрывки фраз; услышав очередной фрагмент разговора, отчаянно напрягала слух, силясь распознать и продолжение, но пара удалялась - и оно тонуло в общей стрекотне. И тогда я стала просто разглядывать их, стараясь не смотреть пристально на молодых людей; признаться, они почти не интересовали меня - вернее, я подсознательно относила их к категории "это не для меня". Не для меня - потому что недостойна, потому что сижу на этом дурацком пеньке одна - да что там, они же даже не видят меня, проходят мимо, будто я слилась с этим пеньком! Что с того, что они были с девушками - ведь они не ослепли и могли бы кинуть мне хоть один теплый взгляд в такой кипящий энергией день! В день, когда разве что покойнику не хочется жить. И мне.

Девушки, напротив, привлекали мое внимание, я смотрела на них и силилась понять - что есть в них из того, чего нет во мне? Мысленно я примеряла на себя их платья, пыталась, повернувшись в другую сторону, копировать только что увиденные жесты - у меня получалось это намного грациозней - но между тем прохожие косились на меня с подозрением, а на них - с восхищением! Что тут странного - человек сидит на пеньке, изредка вскакивая и делая круг вокруг него, активно жестикулируя и бубня себе что-то под нос - он живет своей внутренней жизнью - есть ли закон, который бы это запрещал? Нет? Так отчего все сторонятся меня - и здесь меня снова сторонятся, отворачиваются, как от зачумленной!

Я покинула парк в раздражении - это было то место, где снова надо было казаться, а не быть, а на это у меня не хватало сил. Здесь мне снова надо было играть, в жизни всегда так - ты попадаешь под подозрение каждый раз, когда показываешь свою непохожесть. Это не мой мир - стоит ли в него выходить?

Я сижу в пустой комнате с убогой обстановкой - и мне неловко. Будто это вовсе и не мой дом. Мне кажется, что за моей спиной кто-то есть, и этот кто-то - он. Он осуждает меня. Но сколько бы я не вертелась в кресле, пытаясь избавиться от этого ощущения - он всегда оказывается сзади. И я знаю наверняка, что его лицо выражает пренебрежение и насмешку. Ему, наверное, было бы приятно убедиться, сколь глупы и беспомощны бывают женщины.

Что мне сделать, чтобы прогнать его? Ответ очевиден: заставить себя включить компьютер и начать с ним общаться - тогда это гладкое полотно мерцающего экрана заглотнет его - и он материализуется в строчках. Я хочу видеть его строчки! Но нужно как-то заплатить за такую возможность - иначе как я избавлюсь от чувства вины? без общения с ним у меня начинается настоящая ломка - а сейчас в душе моей разлад. Что мне сделать, чтобы унять его - и вернуть мне моего колючего знакомца? Ведь, в сущности, я ничем не лучше - он, по крайней мере, не сплетничает с глупыми об умных. Наверное, я начну с того, что признаюсь ему во всем - и спрошу, какого наказания он жаждет. И покорюсь его воле. Тогда игра будет честной.

А если... он захочет меня убить? Жизнь - самый дорогой дар - но не обесценивается ли он в том случае, когда человек проживает свою жизнь впустую? Когда я думаю об этом, мне вспоминается печальный анекдот про то, что на некоторых могилах бесцельно проживших свою жизнь людей следует писать: "Родился мертвым". Наверное, я давно уже мертва, и мне нечего терять.

-"Прости меня! Я нечестно с тобой поступила. Наврала про тебя подруге. Написала, что ты меня избиваешь" - мои пальцы быстро и уверенно скользили по клавиатуре - в тот момент мне гораздо больше хотелось высказаться, чем получить его реакцию.

-"А ты хотела бы этого?"

-"Нет, но я этого заслуживаю. Как бы ты меня наказал?"

-"Таких, как ты, бесполезно наказывать. Такие не должны жить".

-"Я и сама иногда так думаю. Что-то мерзкое во мне... какая-то гадость - она ведь не умрет отдельно от меня? Она будет сосать из меня кровь все время, пока я буду жива?"

-"Ты глупа, иначе давно бы поняла, что это натура - твоя никчемная натура. Чтобы исправить ее - нужно вырвать все, что есть в твоей голове, с корнем, выпотрошить наизнанку, промыть каждую мозговую извилину... "

-"Ты садист".

-"Я реалист. Таких, как ты, облагораживает только смерть".

Я затаила дыхание - и прежде, чем поняла, куда завел нас этот разговор, уже успела набрать:

-"Значит, ты хочешь убить меня? это твое наказание?"

Строчки моментально отобразились на поле диалога - и какое-то время я тупо смотрела на них, пытаясь понять - чьи они: мои или его? Я сама написала такое? Невероятно!

Он мешкал с ответом, а я ожидала, как завороженная, приговора - наверное, нечто похожее ощущают игроки в русскую рулетку. Курок был взведен, но выстрел не происходил слишком уж долго. Негуманно долго. Настолько, что в какой-то момент мне стало почти безразлично, холостым он будет или смертоносным - я все равно не могла ничего изменить, не могла достать этого ублюдка и заставить его написать то, что мне было надо - да и знала ли я, что мне было надо в тот момент? Неважно, что он напишет - я просто подчинюсь, слепо подчинюсь - вот и все. Такая странная игра - последняя игра. А дальше - покой.

Я отмерила несколько шагов к столику с мартини и сделала пару глотков - прямо из горлышка. Внутри потеплело.

Вернувшись к компьютеру, я обнаружила его ответ:

-"Я этого не говорил. Ты сама только что предложила мне это".

Вверху окна диалога значилось: "Отключен от сети".